А Роза упала… Дом, в котором живет месть
Шрифт:
— Никакая Камчатка — название для психологического триллера.
— Какая Камчатка?! — название для сюжетно-бытовой повести о семье военнослужащего.
— Кто это у нас такой умный? А кто это у нас такой умный?..
— Про Ксюшу давай.
— Ну вот. Слышишь только ее, видишь только ее.
И вдруг случается какой-нибудь общенародный праздник.
— Типа дня библиотекаря. Или
— Помнится, у нас в штатном расписании значилась должность« курьер-уборщица».
— Круто. Не будем отвлекаться от дня механизатора.
— Не будем, душа моя. Случается день, допустим, работника автосервиса или комиссионной торговли и небольшое празднование его в тесном кругу коллег. Ну и вот… Все случается. Потом все случается еще раз… еще несколько раз. Далее мигом проходит полгода, и Ксюша торжественно объявляет тебе, что у вас будет ребенок, и необходимо срочно жениться. Лучше прямо сейчас.
— Ребенок и жениться.
— Ну да. Ты ей отвечаешь, что, Ксюша, большое тебе человеческое мерси за предложение, материально и как угодно я помогать буду, а жениться — не буду. За полгода тебе немного уже надоедает Ксюша… Она довольно капризная и предпочитает называться Мышонок. Рассказываешь о ситуации все пока еще действующей жене. Жена откровенно радуется, что в вашем окончательном разрыве виноват ты. Ты уходишь из дома, снимаешь убитую хрущевку. Сына-первоклассника получаешь раз в неделю. Очень скучаешь по его бесконечным вопросам, от которых, казалось, вот-вот свихнешься. Нет, свихнешься без. Мышонок увольняется с работы, чтобы без помех вынашивать дитя. Тебя навещает ее мать, специально прибыв из небольшого красивого города Рыбинска.« Просто какая-то маленькая Венеция», — гордо говорит она, а ты вяло отвечаешь, что всегда думал, что это Санкт-Петербург — маленькая Венеция. Санкт-Петербург — это маленький Париж, с укором возражает мать Мышонка, она тебе даже нравится немного…
— Так, значит, у тебя двое детей?
— На самом деле двадцать семь.
— Я так и думала.
— Рождается ребенок. Это девочка. Девочка получает твою фамилию и странное имя, выбранное Мышонком, модное в этом сезоне. Ты покупаешь много детских штучек, ездишь за младенческим питанием в смешных маленьких бутылочках, заткнутых ватой, а ты думал, что таких уже давно нет. Последний ученик теперь назначается на десять вечера, и ты берешься за подловатый труд написания чужой диссертации. Еще через полтора года Мышонок объявляет тебе, что встретила, наконец, Человека. Человек готов любить Мышонка и младенца. Но только не здесь. Человек проживает в самом настоящем Париже, не маленьком.
Ты противишься выезду дочери на постоянное место жительства. Настаиваешь на своих правах отца. Мышонок кривит губы и честно сообщает тебе, что ты — не отец. Ты думаешь, что Мышонок рехнулся.
Но Мышонок не рехнулся, он очень деловито отправляет биологический материал на экспертизу, и через примерно месяц получает ответ.
— Ответ?
— Ну
— Блин.
— Разрешение на выезд я подписал. Мышонок обещал не пропадать.
— Пропал?
— Нет, почему. Через зимуя полетал в Париж. Встречаться с моей чужой дочерью. Там ее называли Анастейша, с ударением на последнем слоге. Представляешь?
— Да.
— Хорошая девочка. Сейчас ей восемь, совсем большая. А тогда — забавно путала русские и французкие слова. Уже здорово болтала на обоих. Со мной — по-русски. Утверждала в ходе беседы, что ни одна собачка не лает« гав-гав» . Предложил ей польский вариант:« хау-хау». Нет, предпочла французский.
— Это как?
— Вау-вау… Кстати, кошек по-французски следует подзывать:« миц-миц».
— А по-польски?
— Кичи-кичи…
— Бедное зверье. Приходится отзываться на всякую ерунду. А ты польский откуда? Родился там? Вырос?..
— Абсолютно нет, душа моя. Я родился здесь.
На Южной веранде
Кукла с Котом — не хуже остальных — ужинали. ( Ха, читатель!) Хитрая Кукла сразу же выторговала себе право не готовить ничего, и поэтому они последовательно заказывали еду то из пиццерии (итальянская кухня), то из якитории (японская), то из китайского ресторанчика (ясно какая). Сегодня была очередь пиццерии, и Кукла специальным ножом с колесиком расчленяла здоровый блин с холмиками оливок, плоскогорьями ветчины, возвышенностями шампиньонов и кратерами помидорных дисков. Кот потирал руки — оголодал. Прямо из-под ножа, с опасностью для пальцев, он выхватил солидный кусок, свернул его в стилизованную трубочку и жадно затолкал в рот целиком.
Кукла расхохоталась, бумажной салфеткой вытерла ему щеку.
— Ну так и что ты скажешь? — пробубнил Кот, глотая тесто.
Кукла стерла улыбку и поспешила тоже набить свой рот едой — а ведь когда я ем, то глух и нем, научили ее в детском еще саду, когда волосы были не в пример короче, трава не в пример зеленее (и не в хлороформе дело), недели не в пример длиннее, и не было необходимости принимать сложные решения.
— Ничего не скажешь, — констатировал Кот, принимаясь за сворачивание в трубочку второго куска. — Милая, люди должны разговаривать, хоть иногда. Ты за сегодняшний день произнесла четыре слова, и два из них были «доброе утро»…
— А еще два? — глотнула Кукла.
— Грязные ругательства во время традиционного причесывания ваших волос, фрау Рапунцель, — улыбнулся Кот невесело.
— Ты читала новеллу Борхеса «Ульрике»? — неожиданно спросил он, наливая в свою кружку с ахалтекинцами крепкого чаю.
— Ннне помню, — обрадовалась Кукла перемене темы, — не помню, вот «Энциклопедию вымышленных существ» — помню, я ее несколько раз перечитывала, раз даже, наверное, семь, а Ульрику твою нет, а что? А что?