А смерть подождет
Шрифт:
Примерно так же вела себя и Марина, наставник красавца-овчарки Гарсона, какой при каждом удобном случае норовил игриво куснуть Линду, намекнуть ей о своём расположении и симпатии. Но Линда была лабрадором, собакой другой породы, а кровосмешение на питомнике не допускалось, за этим следили здесь строго, наиболее активных мальчиков наказывали, или давали им соответствующее питьё, снижающее порывы страсти. Гарсон же с Линдой хорошо помнили: «Нельзя!» И слушались своих хозяев. Ослушаться запрета для служивой собаки — нет худшей провинности!
И всё же Гарсон был настойчивым парнем,
Да и вообще — надо собираться в Чечню, готовиться к серьёзной и, конечно же, опасной работе.
Мама Олега отлично это понимала. А сам Олег лукавил, успокаивал её.
Пришел отец, Михаил Яковлевич.
Линда услышала его шаги на лестничной площадке, едва заскрипела дверь лифта, тотчас подхватилась, и уже стояла с тапочками в зубах. Отец Олега, тоже невысокого, как и мама, роста, чернявый, с серебром на висках, неторопливый в движениях и рассудительный, умеющий держать себя в руках, наклонившись к Линде, погладил её, сказал нежно:»Ах ты, моя хорошая! Встречаешь. Спасибо, спасибо…»
Переобулся, снял плащ и только теперь увидел расстроенное, заплаканное лицо жены, спросил:
— Ты что, Нина? Что случилось?
— Вон, видишь? — Нина Алексеевна кивнула на автомат за шкафом — ствол его хорошо был виден.
— Олег принес?
— Кто же ещё! — и Нина Алексеевна снова тихонько заплакала.
Олег вышел как раз из ванны — с мокрыми волосами, гладко выбритый, спокойный. Пахло от него молодостью, здоровьем, хорошим одеколоном.
— Привет, Яковлевич! — кивнул он отцу. Тот уже привык к такому обращению, не обижался. Подростком ещё, в классе седьмом или восьмом, младший Александров вдруг застеснялся, или блажь какая нашла, от сверстников ли заразился — короче, стал он отца с матерью по отчествам называть. Нина Алексеевна сразу же запротестовала: «Какая я тебе «Алексеевна?» Я мать твоя, так и зови…» А Михаил Яковлевич лишь рукой махнул — да пусть подурит, пройдет это, перерастёт.
Не перерос. А дурости в поведении сына и не было никакой. Просто повзрослел, мужиком стал, ровней, значит, с отцом. А мужик мужику такую вольность в обращении может простить. Лишь бы уважал да понимал что к чему.
Олег понимал.
— Привет, сынок, привет! — в некотором недоумении и растерянности проговорил Михаил Яковлевич, спешно решая как дальше вести разговор с сыном: вид автомата несколько шокировал его и на какое-то время лишил красноречия. А Олег, как ни в чём не бывало, уселся перед телевизором, взялся нажимать кнопки каналов.
Мама решительно щёлкнула клавишей, потушила экран.
— Какие могут быть песни, Олежек?! — сказала она больным голосом. — Давайте поговорим… Отец же может… Ну, не всем надо ездить в эту Чечню!… Миша! Что ты молчишь?!
— Да я пока и не знаю
Олег кивнул — спокойно, невозмутимо. Смотрел на родителей слегка насмешливыми глазами — ну что вы, в самом деле, чего всполошились?! Обычное же теперь дело — командировка в Чечню. Пять смен, пять сводных милицейских отрядов из Придонска в Чечне побывали, пришла пора шестому…
Мама сходу взяла быка за рога, напустилась на мужа:
— Миша, ты можешь позвонить? Звони сейчас же — Анатолию Григорьевичу, или Петренко. Лившицу звони! Пусть хоть раз нашей семье помогут!… А Гликлих, забыл? Тоже не последний человек в городе.
— Петренко чего зря беспокоить!? — отвечал Михаил Яковлевич. — Это военная епархия, не милиция. Об Олеге надо было с генералом говорить, с Тропининым. Мы бы нашли к нему подход. Но кто знал, Ниночка, кто? Почему вы молчали по сей день?
— Да я знала не больше твоего, Миша! Он же как этот… — Нина Алексеевна показала кивком в сторону Олега. — Молчит, дела свои делает. А потом — нате вам, папа-мама, подарочек: в Чечню еду. Спасибо, сыночек! Вот обрадовал! Когда политехнический бросил… ну ладно, мы это пережили. Собаки так собаки. Работай, раз не можешь без них. Но тут — Чечня! Господи! Да вразуми ты его!
— Вот с Лившицем поговорить — думал вслух Михаил Яковлевич. — Он бы помог. Я, правда, никогда к нему не обращался, не было нужды… Гликлих — тот на пенсии уже, потерял влияние и связи. А у него медицина в руках, он бы мог помочь. Это реально. Надо думать… надо думать…
Старший Александров шевельнулся, поискал глазами портфель, сказал:
— Линда, принеси.
Линда вскочила, притащила в зубах тяжелый жёлтый портфель, легла рядом с Олегом. Весь её вид говорил: я с хозяином заодно. Снова услышала слово «Чечня», насторожилась.
— Сынок, в Чечню ты всегда успеешь, — говорил Михаил Яковлевич, расстегивая портфель и доставая из него записную книжку с номерами телефонов. — Или в какую другую «горячую точку». Раз уж тебе так не терпится мужское своё самолюбие проверить. Но Чечня — это не Отечественная война, пойми. «Вставай, страна огромная…» это, знаешь, из прошлого. Если бы на нас напали извне, как в сорок первом, я бы первый в добровольцы пошёл записываться, как твой дед, царствие ему небесное! И тебе бы сказал: иди, сын, защищай свою Родину, нас с матерью. А тут — криминальная же разборка, сынок! Пойми! Ельцин с Дудаевым не поделили власть, нас, всю страну, в кровавую бойню втянули…
— Нам нельзя Кавказ терять, Яковлевич, ты же хорошо это понимаешь. Союз распался, теперь за Россию взялись. Порубят на куски, не успеем оглянуться, дух перевести — здесь, у нас, на Дону будут!
— Ну, это ты хватил, сынуля, хватил! С перебором. — Михаил Яковлевич листал странички записной узкой книжечки. — До нашего Придонска чеченам этим вовек не добраться, не дадут, да они этого и не собираются делать, так я думаю. Им независимость нужна, Ичкерия, нефть, которая в Чечне под ногами хлюпает — ведрами черпай! Вот они за что бьются. Нефть — это большие деньги, влияние, политика! Ну и пусть бы они эту нефть хлебали, у нас своей хватит.