А смерть подождет
Шрифт:
Колчин был сейчас далеко, совет полковника как-то не вязался в этот момент со всем тем, что окружало грузовик «Урал» и пятерых милицейских оперов с дрессированной собакой, под тентом было тепло и уютно, за бортом машины пролетал всё тот же осенниий пейзаж… Чечня… Мятежная, недовольная Кремлем республика, пожелавшая вдруг самостоятельности, вольницы…
Впрочем, Олег скоро забыл о Колчине, его, пожалуй, подняли бы сейчас на смех, скажи он о полковнике и его советах — чего, мол, ты, кинолог, такой трусливый? И что: сейчас, вот, резать ножами дыры в тенте, совать в них стволы да так и сидеть до самого Гудермеса?!
Даже не смешно — глупо. Это же сразу пятно,
Прочь, прочь эти мысли из головы! Успокойся. Инструкции — инструкциями, а жизнь — она свои коррективы вносит. Едут спокойно, в кабине люди тоже на дорогу да по сторонам смотрят. «Урал» этот — череповецкого ОМОНа, люди опытные, у них скоро смена, почти полтора месяца за плечами, скоро домой…
Лёша спросил:
— Слышь, Олег, а правда что собаки, вот твоя Линда, всё черно-белое только видят? А мы, люди, — в цвете?… И вроде обоняние у собак в тысячи раз больше. Нам, в Омске, один кинолог лапшу такую на уши вешал — искали мы как-то взрывчатку в кинотеатре…
— Если точно, то обоняние у собак в одиннадцать с половиной тысяч раз выше, чем у нас, у людей. — Поговорить о собаках — милое дело для любого кинолога. — Наукой установлено!
И Олег с заметной гордостью глянул на Линду. Та подняла голову, вильнула хвостом — именно так, хозяин!
Дима Шевцов скривил губы:
— Учёные чего хочешь напишут. В одиннадцать тысяч раз, мужики! Как это можно определить? И это… про чёрно-белое восприятие у собак. Что — в голову собаки ученый залез? Я лично вижу красное и говорю: «Красное». А пёс? Он же не скажет. И лампочку ему в башку не вставишь, или катетер какой.
— А волк? — загорелся спором и старший группы, Смирнов. — Я охотник, не раз на зверя ходили. Отмерим площадь, по углам станем и давай орать, гнать его на стволы. А где надо — веревку с красными флажками натянем. И он ведь бежит от флажков! Значит, видит волк красное, разбирается в цветах. Также, как и собака.
— И собака видит, и волк, — согласился Олег. — Учёные исследовали глаз собаки, сказали: видит цвет, различает их. Но главное для неё — обоняние. Потому я с вами. Будем с Линдой искать оружие и взрывчатку.
— Ну, посмотрим, посмотрим, — недоверчиво протянул Шорохов, поглядывая на насторожившуюся Линду. «Обэповца», судя по всему, собачья тема мало заботила, думал о своём, оставленном дома, на Урале. А чёрная эта псина, лежащая у ног кинолога… может, и будет от неё прок. Конечно, раз в Чечню направили, значит, чего-то она умеет. Он же, Шорохов, привык ловить-изобличать преступников сам, имел дело с экономическими всякими ухищрениями преступников, а собаки, как известно, в финансах не разбираются.
— Такие вот, как Линда, и в МЧС служат, и у геологов, не говоря уже про уголовный розыск, — продолжал Олег просвещать своих новых товарищей. — Пёс может и газ находить, и руду, и поводырём у слепых быть… А в Великую Отечественную войну — вы же должны знать об этом! — собаки и санитарами были, и немецкие танки взрывали, с донесениями бегали… Собачки, мужики, многое сумеют, если их обучить.
— Ну, про собак-санитаров и то, что они танки подрывали, я читал. Или по телевизору видел, — сказал Рыжков. — А вот чтобы руду искать, камни… Слышь, Олег, а золотишко твоя Линда найдет?
— Линда, скажи ему — найдешь? — велел Олег. Уточнил: — Золото.
Линда не слышала раньше такого слова и виновато лишь помахала хвостом. Но ей было приятно, что все эти серьёзные люди с автоматами в руках говорят о собаках, что уделяют ей внимание. Она снова положила голову на колени нового друга хозяина, Лёши, и тот решительно заявил:
— Всё! Завожу такую же Линду! Буду искать золотишко.
— Ты потом, когда разбогатеешь, про нас не забудь. — Смирнов сказал это без улыбки, бесстрастно, как говорят о чем-то малозначительном, пустом.
Замелькали одноэтажные кирпичные дома — «Урал» въезжал в Гудермес.
За каменным, некогда побеленном забором, — четырехэтажное здание педучилища и несколько других разномастных построек, имевших хозяйственное назначение. Во всех этих помещениях разместились спецотряды милиции и комендатура Гудермеса. Спецотряды — это ОМОН, Вологодский и Саранский. Человек по восемьдесят — хорошо подготовленные, экипированные всем необходимым бойцы. За забор можно попасть только через массивные железные ворота, которые охраняются круглосуточно. Кроме того, сидит в укромном месте снайпер, обзор у него замечательный, и ночью через свой оптический прицел он видит нужные ему объекты и забор также хорошо. А на самом заборе — грозные, броские надписи: «МИНЫ!» И они, мины, действительно установлены по всему периметру огороженной этой территории. Российские милиционеры сюда не играться приехали — война, как-никак.
У омоновцев — свои задачи, а у вновь прибывшей опергруппы во главе с капитаном Смирновым и приданным ей кинолога с собакой — свои. Но все задачи сливаются в единый оперативно-тактический замысел, рычаги которого находятся в Грозном, в ГУОШ, в группе управления оперативного штаба МВД России. А сам штаб, естественно, в Москве, оттуда и поступают все главные политические и военные команды.
Гудермес — важный стратегический узел. Город — на федеральной автомагистрали, значит, здесь нужны блокпосты, проверка всего подозрительного транспорта, рядом — Дагестан, граница с соседней республикой, обиженной чеченскими мятежниками, подбивающих братьев-мусульман на волнения, митинги и вооруженное сопротивление федеральным войскам, самой власти. Гудермес — это и железнодорожная ветка, и река с охраняемым теперь мостом, и перекрёсток многих важных дорог, а, главное — воинственно настроенная часть населения, многие из которых днём — «мирные жители», а ночью — самые настоящие боевики. Их-то в числе других оперативных задач и предстояло искать прибывшей группе капитана Смирнова совместно с местной милицией.
… Комната в общежитии операм досталась на первом этаже. Ничего интересного про эту комнату сказать не удастся: бывший какой-то учебный класс педучилища, а теперь пять коек вдоль стен и по углам с тонкими матрасами и синими потертыми одеялами, шкаф для одежды с полуоторванной дверцей, стол в центре комнаты с рядком стульев и табуретов. Примечательными были здесь две вещи: хрипящая день и ночь рация в одном из углов, у койки капитана Смирнова, и стены, сплошь увешанные фотографиями голых и полуголых девиц в завлекательных позах. И на многих этих фотографиях, кто-то, сексуально озабоченный, живший здесь ранее, заботливо, для следующих поколений командированных оперов написал красным фломастером: «ХОЧУ ТЕБЯ, ПАРНИША! ВОЮЙ СМЕЛО! ЖДУ!»