… а, так вот и текём тут себе, да …
Шрифт:
– И правильно говорит,– ответил я, сдерживая неизвестно откуда накатившую злость.– Разве это отец, что показывается раз в пять лет и то лишь для того, чтоб попрощаться.
Учительница тактично отошла к окну неподалёку.
Я расстегнул портфель и опустился рядом с тобою на одно колено, чтоб мы сравнялись.
Ты всё так же не смотрела на меня.
– Лилиана,– позвал я, достал из портфеля газету «Morning Star» и протянул тебе.– Передай это своей маме.
Ты приняла сложенную газету
– Ладно, Ли,– сказал я, – иди в класс.
Ты с облегчением повернулась и пошла к двери своего класса.
Я поднялся с колена и смотрел тебе вслед, пока дверь не поглотила тебя и газету, где между печатных страниц был увеличенный портрет Иры, стоящей в ручье, и пачка всех полученных мною открыток и телеграмм о том, что вы с ней меня любите, что поздравляете с днём рожденья, или днём Советской армии.
Я вернул Жомниру Селинджера, а взамен попросил Джеймса Джойса, роман «Улис» в оригинале; 705 страниц убористого текста без картинок, без разделения на части и главы.
Жомнир и сам когда-то хотел перевести его, но больно уж неконьюктурный этот Джойс.
Я обещал вернуть оригинал ровно через десять лет.
Поколебавшись всего мгновенье, он вынес книгу из архивной комнаты и отдал мне.
Будет чем заполнять отмерянную мне вечность.
– Куда ты теперь?– спросила Мария Антоновна.
– В Баку.
Привычным толчком поезд отошёл от нежинского вокзала.
Всё было позади, впереди было всё.
Тридцать лет и три года.
– Тебе пора творить чудеса,– сказал я знакомому саксофонисту, когда тому исполнилось тридцать три.
– Чудес я уже натворил,– ответил он,– и даже успел отсидеть за них.
И как только люди всё успевают?
Я думал, что еду в Баку – устраиваться каменщиком четвёртого разряда, чтобы без помех переводить «Улиса» по вечерам.
Как оказалось, я ехал в Нагорный Карабах с его войной за независимость и прочими вытекающими последствиями.
Однако, за окнами вагона пока что всё ещё неслись пейзажи 1987-го, последнего мирного года.
До развала нерушимого Союза республик свободных оставалось два года.
Нынче мне талдычат, что и в том году новая эпоха уже витала в воздухе.
Простите, не унюхал.
( … в чём причина развала СССР?
Его прикончили «Парни с обочины».
Так назывался английский телефильм в четырёх сериях про жизнь британских безработных.
Цензоры центрального телевидения не врубились, что рабочий электроцеха завода «Мотордеталь» в конце недели скажет:
– Я всю жизнь работаю, жена моя работает. Сын из армии пришёл тоже работает. Живём в двухкомнатной квартире, а там у безработных, блядь, двухэтажные
Волшебная сила искусства затронула живые струны в сердце конотопского мужика и – пошла цепная реакция изменившая лицо мира.
Поменялась ли его суть, или это была всего лишь пластическая операция?..)
Про то пускай ломает голову какой-нибудь другой «я», а то у меня тут уже утро начинает брезжить за тонким полотном палатки, оповещая конец бессонной ночи и этого нескончаемого письма.
Ты спросишь как протекала моя дальнейшая жизнь за водоразделом из Кавказского хребта?
Так можешь и не спрашивать – я всё равно скажу.
Во-первых, не говори о моей жизни в прошедшем времени, она всё ещё продолжает течь дальше.
Я укатал ей русло как сумел.
Из-за спиралевидности течения, нам дано лишь проходить через множественные повторения того, что было и будет.
«…что было, то и будет…» сказано в Ветхом завете, а В. Даль в своём словаре записал то же самое на нормальном, людском языке – «хрен редьки не слаще»…
Но, спрашивается, хоть кому-то помогли эти мудрости?
А когда подкатывает момент почувствовать, что «да, пошло оно всё!», то я не сопротивляюсь, а иду до конца.
Жизнь предопределена, как извивы горной дороги – стена справа, обрыв слева; вот и идёшь повторяя шаг за шагом пройденное до тебя тобою, который тоже «я».
Конечно, когда я распознаю повторение знакомых ситуаций, то стараюсь не повторять мерзостей, за которые потом мучительно стыдно.
До сих пор, вроде, удавалось.
Или? Да, нет – точно…
Если только этот сучий потрох в китайской палатке ещё чего-нибудь не нароет…
Так вот и текём тут себе – я да Варанда.
Она – к Араксу, а я мимо и – дальше; к последнему пределу, за которым неоглядное безбрежно синее море, а в нём, быть может, когда-то затерявшийся кораблик-парусник…
Что-то опять меня заносит на всякие эпохи с филологиями.
В конце концов, это же частное письмо отца к своей дочери, местами где-то и дидактическое даже, ну, в некотором роде…
Так что пора, пожалуй, и честь знать – пришло время заэпиложиться.
( … и наступило утро следующего дня и Шахразад закончил дозволенные речи …)
А о себе, доченька, могу сообщить, что сказанное кем-то и когда-то «я знаю, что я ничего не знаю» – это вовсе не про меня; хоть я и сам, бывало, умничал этим перлом.
Нынче у меня серьёзные сомнения относительно даже и столь незначительной толики знания.
Я сомневаюсь, что знаю хоть что-нибудь – пусть даже и ничего.
«Мы понимаем жизнь лишь оглядываясь на прошлое», изрёк любитель афоризмов.