А ты гори, звезда
Шрифт:
Его поманили к пулемету, с которого смазку уже сняли.
— Может, за ограду нам выкатить?
Но он не знал и Лобов не знал — для чего?
Со складов был сбит второй замок. Матросы разбирали, просматривали оружие. А время шло. И перестрелка в городе продолжалась. Она постепенно приближалась к арсеналу.
Наконец вернулся один из связных. Вбежал весь мокрый от пота.
— Добрался я до эсеровского комитета, — рассказывал он, задыхаясь, — там все в панике. Иркутский и Енисейский полки за нас отказались выступить, агитаторов похватали, заперли, что с ними — неизвестно. На пристани выгружается Финляндский полк и еще идут пароходы с войсками.
— А Малоземов с Гусаровым? — спросил Дубровинский, предчувствуя
— Всех похватали, эсеровских агитаторов тоже…
— К «Константину» можно пройти?
Связной безнадежно покрутил головой.
— Куда там! Иркутский полк все пути пересек, а к ним еще квартирмейстерская школа подтягивается. Форт наш, можно сказать, в плотной осаде…
Продолжить ему помешал грохот полевых пушек, ударивших где-то в стороне «Константина».
Дубровинский помрачнел. Вот так же, кольцом, охватывали в декабре семеновцы Пресню, а дружинники метались внутри, не зная, как спастись от свинцового ливня. Форт «Константин» уже окружен, к нему на соединение не пробиться. И все равно это будет лишь оборона. То же, что было в декабре. Много ли толку от этих лежащих на складах орудийных стволов, сабель и кортиков, даже от винтовок и пулемета, когда восставших горстки и раскиданы они по всей крепости, а карательные войска превосходят их в десятки раз. Подтянуты из Петербурга точно к моменту, словно царские власти о сроках восстания знали лучше, чем сами повстанцы в Кронштадте. Держится ли Свеаборг? Что Ревель, который поднять обещали эсеры?
Вокруг Дубровинского столпились матросы. У всех на лицах тревога, немая ярость, готовность к бою. Лобов перекатывал барабан револьвера, проверяя, все ли гнезда в нем заполнены. Ждали слова Дубровинского. Он заговорил, чувствуя, как тяжело это:
— Товарищи! Кронштадтцы подняли знамя восстания, чтобы поддержать своих братьев в Свеаборге. Верю, что и ревельцы не остались глухи к их призывам. Питерские рабочие, наверное, объявили всеобщую забастовку. Но силы наши здесь оказались раздробленными, а царских войск много, они прибывают еще, и всей крепостью, всем островом нам не овладеть. Это ясно. Вот уже по форту «Константин» бьет артиллерия. Нас тоже захватывают в кольцо. Остаются считанные часы. Мы готовы здесь, не отходя, сложить свои головы. Но это ли нужно для революции? Стоять и быть убитыми? Призываю: сберечь жизни для будущих битв. Но не бежать отсюда постыдно и не сдаваться на милость царских властей, пощады ждать от них нечего! Надо прорываться. Если случится, так и с боем. Как считаешь, товарищ Лобов? Как, товарищи, считаете все вы?
— Правильно! — сказал кто-то из матросов. — Митинговать не время. Командуй, Лобов!
Тот приказал распахнуть ворота, быстро занять позиции с внешней стороны у стен арсенала. Все залегли в настороженном ожидании. Оно было недолгим. Солдатские цепи с винтовками наизготовку возникли на дороге, отрезая восставшим путь к отступлению. Впереди, поигрывая перчатками, шел офицер.
— Пли! — крикнул Лобов.
Раз за разом ударили два залпа. Солдатские цепи смешались и поредели, разбросав в стороны руки, повалился офицер. Лобов еще раз крикнул: «Пли!» — и на мостовой остались только убитые и тяжелораненые. Матросы вскочили: победа! Но радость тут же угасла. Перекрестным огнем по ним издали застрочили два пулемета.
— Измайловцы бьют, лейб-гвардейцы, — со злостью выговорил Лобов. — Товарищи, вперед! Быстро! Не то окажемся здесь в ловушке. Отходить к своим казармам!
Пулеметы на время притихли. Дубровинский успел перемахнуть через открытое пространство и примостился за гранитной плитой, косо лежащей возле фонарного столба. По ней тотчас с визгом щелкнула пуля.
Он видел, как, отстреливаясь, торопливо ползут вдоль кирпичной стены матросы, как, дернувшись всем телом, некоторые из них остаются лежать неподвижно. Видел, как, поднявшись во весь рост,
Кончились патроны и у дружинников, они все реже отвечали на плотные залпы лейб-гвардейцев. А стоило начать перебежки, пулеметы противника вновь прижимали бегущих к земле. Потери среди них росли.
Продолжать бой становилось бессмысленным, он превратился в беспорядочный отход и жестокое истребление, по существу, безоружных людей. Каждый боец теперь действовал лишь в одиночку. Кто и как сумеет.
Захватив арсенал, измайловцы прекратили свое продвижение, били с колена по одиночным целям. Дубровинский в рассыпной цепи с другими матросами медленно отползал все дальше и дальше.
Стрельба в крепости, у форта «Константин», постепенно стихала. На горизонте не было видно обещанных эсерами кораблей, идущих с поддержкой из Ревеля. Восстание, как и в прошлый раз, захлебнулось.
Вот и знакомый пустырь. Дубровинский залег в какую-то рытвину. Надо дожидаться темноты. А тогда?
Каким образом перебраться через залив? На пристани сразу же схватят. Ах, если бы попасть на вчерашний буксирный пароходик! И ему вспомнилась шлюпка, прошлой ночью брошенная в камышах…
…Он сидел у Менжинской и слушал ее сбивчивый рассказ о том, что произошло здесь за эти два дня. Во время заседания на конспиративной квартире Харика арестована почти вся петербургская «военка», вместе с другими арестован и Вячеслав, брат Людмилы. По счастливой случайности не оказалось на этом заседании Шорниковой. И еще более счастливый случай предотвратил арест Крупской, а может быть, и Ленина, которые искали встречи с товарищами из «военки», чтобы узнать, как обстоят дела в Свеаборге. А Вера оттуда еще не вернулась. Но теперь-то известно, что в крепость делегация не смогла проникнуть и повлиять там на ход событий. Восстание стихийно вспыхнуло, и по необходимости его возглавили Коханский и Емельянов. Теперь они преданы военно-полевому суду. Значит, их расстреляют. Восстание подавлено. В Кронштадте…
— Да что же я? — остановила себя Менжинская. — Об этом вы мне расскажите. Знаю, правительство ликует. Ходят слухи, что арестованы там чуть ли не две тысячи человек. Неужели это правда? Что с нашими товарищами?
— Я ничего о них не знаю, Людмила Рудольфовна, — ответил Дубровинский, с трудом пошевеливая кистями рук, распухшими от глубоких ссадин, царапин и кровавых мозолей. Целую ночь он боролся со штормовыми волнами в заливе, ища место, где бы с меньшим риском можно было причалить к берегу. — Боюсь, что все наши товарищи тоже арестованы.
— А вы? Как вам-то удалось оттуда выбраться? — Менжинской только теперь представилось, какой большой опасности подвергался и Дубровинский в Кронштадте.
— Это укор моей совести, что я не разделяю сейчас судьбы товарищей, — отозвался он угрюмо. — Но ведь не знаешь, где и что тебя ожидает. И после того как избежишь ареста, не хочется мечтать о нем. Думаешь: может быть, и еще на что-нибудь пригодишься.
Взгляд Менжинской упал на руки Дубровинского. Она вскрикнула, взяла их, положила на свои ладони. Спросила озабоченно:
— Вам очень больно? Как это случилось? Дайте я перевяжу! — И вскочила, подбежала к комоду, стала копаться в ящиках. — Но как все это случилось? — повторила свой вопрос Менжинская, тем временем бережно бинтуя руки Дубровинского. — Вас били?
— Нет. Просто я оказался интеллигентом больше чем надо…
Прозвенел в передней звонок. Менжинская насторожилась, толкнула Дубровинского в соседнюю комнату.
— Спрячьтесь! Не знаю, кто бы это мог быть? Никого не ожидаю. Разве Варенцова? Нет… Неужели Вера? Боже мой! Но у нее свой ключ.