А ты гори, звезда
Шрифт:
— О Сибири? Она, знаешь, из Иркутска, училась там в гимназии. Совсем поблизости от этого города кедровая, вековая тайга. А красавица Ангара, озеро Байкал… — Он поманил жену за собой. — Сюда, Аня! Дай руку, — помог ей перешагнуть через валежину. — Ты знаешь, что означает «думское» министерство? Это же в чистом виде кадетское министерство! Дума, в которой засилье кадетов, если бы даже дать ей такое право, конечно, назначит министров, вполне угодных верховной власти. Стало быть, мы, поддерживая лозунг этого «министерства», практически будем поддерживать кадетов,
И он с жаром стал рассказывать о том, что Петербургский комитет, а за ним и многие другие организации приняли резолюции принципиального несогласия с тактикой ЦК по отношению к Думе. А коль скоро ЦК ныне выражает волю лишь меньшинства партии, создается неизбежный конфликт между ее большинством и центральными учреждениями. Этот конфликт не может быть разрешен иначе, как созывом экстренного Пятого съезда…
Увлеченный своим рассказом, он шел и шел в глубь леса. Анна едва-едва успевала за ним.
Летние ночи короткие, начинался рассвет, со стороны деревни донесся призывный звук рожка — это пастух собирал на выгон коровье стадо.
— Ося, а я подосиновик нашла! — вскрикнула Анна. — Смотри, какая у него красивая красная шляпка! Вот девочкам будет радость: папа пришел, грибов набрал!
Дубровинский остановился. Плечи, ноги — мокрые от росы. Аня тоже вся мокрая. А тепло, хорошо! Он несколько раз глубоко вздохнул всей грудью, так, что кольнуло в правом боку. И засмеялся. Вот уж действительно позвал в лес, а сам и леса не видит. Стал глазами обшаривать поляну и тоже заметил близ корня старой березы гриб на необыкновенно толстой ножке.
— Не хвастайся, Аня, и я нашел подосиновик. — Он подбежал, сорвал его и подал жене. — Эк, толстяк какой! Банкир!
— Да это же не подосиновик, тебе повезло, это белый гриб, боровик! Ты, оказывается, ничего не смыслишь в грибах. Этак наберешь и мухоморов! — Анна забавлялась его растерянностью. — А еще мечтаешь под старость жить в лесу! Ося, Ося!
— Ну и что же, — проговорил он. — Ты ведь будешь со мной… И выбросишь найденные мной мухоморы.
— Если бы ты позволил мне это всегда делать! — вырвалось у Анны.
— Ты не считаешь правильной позицию Петербургского комитета? — Дубровинский понял ее иносказание. — Почему? Пятый съезд совершенно необходим, надо же в конце концов добиться такого положения, чтобы партией руководило ее большинство.
— Да, конечно, Пятый, Шестой, может быть, даже Десятый, — с раздражением сказала Анна, — словом, до тех пор собирать съезды, пока Ленин не станет во главе партии, а умницы Плеханов, Мартов и Аксельрод не будут разбиты в прах.
— Ленин и сейчас стоит во главе партии, — возразил Дубровинский, — но будет лучше, когда вместе с ним во главе партии окажется и Центральный Комитет, а меньшинство — эти твои «умницы» — не будут диктовать свою волю большинству. Если бы ты видела и слышала, Аня, с какой душевной болью говорит Ленин о своем разладе с этими людьми, — действительно, умницами! — как он стремится привлечь их на свою сторону…
— Для этого
— Это как раз то, что в свое время делал я. По недомыслию. Не знаю человека более чуткого и внимательного, чем Владимир Ильич, и когда ты…
— Ося, прости, я вовсе не хотела принизить его как человека. Если это нечаянно прозвучало так, беру свои слова назад, я знаю, как ты его любишь и веришь ему. Ты с возмущением цитировал Плеханова: «…вопрос в том, кто из нас доведет дело революции до конца; я утверждаю, что не Ленин». Ося, может быть, я много беру на себя, но я утверждаю то же самое, что и Плеханов.
— Придет время, когда и Плеханов возьмет свои слова обратно.
— Тогда возьму и я свои слова. Но, Ося, мы, кажется, отошли так далеко, что не успеем вернуться, все встанут, поднимется тревога…
И последующий разговор она умело перевела на разные маленькие заботы по дому.
Девочки пришли в восторг, увидев входящего во двор отца. Гортензия Львовна скрылась в дальней комнате и там перед зеркалом долго прихорашивала свой шиньон. Тетя Саша, всплакнув и посмеявшись от радости, бросилась к соседям покупать на обед курицу. Тем временем Анна приготовила утренний чай.
— Ося, тебе надо хорошо отдохнуть, — сказала она, когда завтрак был закончен. — Я постелю на веранде.
Он согласился. Но тут же к нему прибежала Таля, стала совать в руки азбуку с картинками и просить, чтобы он рассказал, что в ней написано.
— Таленька, а ты хочешь сама прочитать?
— А я не умею, — сказала Таля.
— А я научу, — сказал Дубровинский.
Они увлеклись составлением трудного слова «мама», потом принялись писать его, но тут появилась Верочка с куклой и потребовала поиграть с нею в лошадки.
После обеда, где коронными блюдами были лапша с курицей и пышный омлет, все, кроме Гортензии Львовны, пошли снова в лес. Девочки визжали и смеялись, с ними вместе смеялся и Дубровинский, целиком уходя в их счастливый мир.
Анна корила себя за то, что утром не смогла удержаться, вступила в ненужный спор, отравив тем самым Осе несколько хороших часов. Нет, нет, пусть, что ли, старость скорее приходит! Тогда в самом деле можно будет вот так просто бродить по лесу и собирать грибы.
— Папа, ты с нами теперь насовсем? — спросила Таля, когда усталые и обожженные солнышком они вернулись с прогулки.
— Я долго-долго буду с вами, золотые мои малышки, — ответил Дубровинский. А сам определил: пожалуй, еще дня четыре он дома с ними может побыть. Товарищи поймут его.
Но прошло только два дня. Тетя Саша ушла в город, пообещав вернуться к вечеру и привезти чего-нибудь вкусного. Уложив девочек спать, хотя летнее солнце еще высоко держалось на небе, Анна занялась штопкой их чулочков. Гортензия Львовна во дворе поливала цветы. Дубровинский, сидя на лавочке возле куста жасмина, в полудреме наблюдал, как толкутся в теплом воздухе комары — верный признак устойчивой хорошей погоды.