А ты гори, звезда
Шрифт:
— Владимир Александрович склонен к преувеличениям. Сейчас я абсолютно здоров. И готов к любой работе.
— Работа найдется, меньшевики и бундовцы тосковать не дадут. Извините, голосование кончилось, и мне должно вернуться на свое место. Вслушайтесь в музыку съезда.
Ленин потряс колокольчиком, призывая соблюдать тишину, и объявил, что надлежит принять резолюцию о профсоюзах. Нет смысла открывать прения, поскольку проект утвержден в комиссии значительным большинством. И показал на рядом сидящего с ним в президиуме Дана.
— Но от товарища Данилова поступило заявление, что резолюцию о профсоюзах
— Мотивировка понятна: затянуть заседание! — крик справа.
— Выслушать объяснения! — крик слева.
И общий топот, шум. Резкие возгласы: «Отклонить! Отклонить! К делу! Голосуйте!»
— Хорошо, я голосую, — сказал Ленин. — Не резолюцию, а предложение Данилова. Отклонить? Бесспорное большинство. Теперь голосуется резолюция…
— Дайте мне слово для протеста!
— Товарищ Череванин, вы должны знать, что протесты подаются письменно. — Ленин с неудовольствием посмотрел в его сторону. — А вы что кричите, Хрусталев?
— Комиссия не вправе предлагать съезду резолюции!
— Таково было решение съезда. На всех заседаниях резолюции принимались именно так!
— С общего согласия! — закричал с места Плеханов.
— Но я только что спрашивал съезд, и он решил голосовать без обсуждения! — возразил Ленин. — Прошу голосовать поднятием рук. Кто — за?
Поднялось множество рук справа, и вместе с тем невероятный шум, топот и свист на левой стороне зала. Напрасно Ленин звонил, стучал ладонью по столу, его не слушали. Тогда он достал часы, посмотрел на них, записал на листке бумаги время, засунул руки в карманы и сделал вид, что готов ждать сколько угодно. Прошло три-четыре минуты. Шум понемногу стал утихать. Ленин высвободил правую руку, поднял ее.
— Вторично спрашиваю съезд, намерен ли он открывать дискуссию? Голосую. Кто — за? — Руки, очевидное меньшинство, поднялись только на левой стороне. И Ленин объявил: — Дискуссия отвергнута. Голосуется резолюция… — Снова множество поднятых рук. — Резолюция принимается… — И снова шквальный грохот и свист на левой стороне не дал ему закончить. Он наклонился к Дану: — Чего же вы хотите?
— Это хотят они, делегаты, — насмешливо ответил Дан. — А я ничего не хочу. Я вносил предложение вообще не принимать резолюции.
— Но это же невыносимо! — Ленин снова стал трясти колокольчик. — Товарищи меньшевики, прошу тишины. Чего вы хотите?
Ответом был беспорядочный шум, сквозь который прорезались отдельные выкрики: «Голосовать поименно!», «Вам послан письменный протест!», «Соблюдайте регламент!»
В свою очередь не выдержали и большевики: «Довольно!», «Прекратите безобразие!», «Председатель, переходите к следующему вопросу!»
На стол президиума лег лист бумаги, испещренный подписями. Ленин глянул в него, иронически усмехнулся и поднял над головой.
— Поступил письменный протест от комитета фракции меньшевиков. Подчиняюсь регламенту, — сказал он. — Объявляю поименное голосование. Хотя смысла в этом, кроме явной потери времени, я не вижу. — Теперь возбуждение перекинулось в центр и на правую сторону. — Товарищи, успокойтесь! Формальный протест меньшевиков по принятому съездом регламенту обязывает голосовать вторично. Прошу подавать записки!
И пока шло бессмысленное голосование, давшее
— Так проходят и все заседания съезда, Владимир Ильич? Это ужасно!
— Бывали случаи и похуже, — ответил Ленин, устало оглядывая бурлящий зал. — Сейчас вы наблюдали еще самую обыкновенную и глупую обструкцию, созданную на пустом месте. А вот когда мы обсуждали отчет думской фракции, Плеханов вполне серьезно назвал большевиков авантюристами. Меня же приравнял к лжепророку Ионе, как известно, неверно предсказавшему судьбу Ниневии. Вот так. Другие не стеснялись называть наши речи «гнусной демагогией», а на польских товарищей прикрикнули однажды: «Лодзинские мандаты, молчать!» Не горячитесь и не выхватывайте шпагу, Иосиф Федорович, против нее меньшевики все равно поднимут лишь суковатую палку. Все это совершенно нормально. Для меньшевиков, разумеется.
— Но в конечном счете выигрыш принадлежит нам?
— Этот съезд — крупный шаг вперед. Важно в дальнейшем не потерять позиций.
— Мне говорил Отцов, что предстоят очень тяжелые выборы в Центральный Комитет, — сказал Дубровинский.
— Ах, Отцов все знает! А впрочем, конечно, знает. Договорено, что в ЦК войдет пять большевиков, четыре меньшевика, остальные шесть человек бундовцы, поляки, латыши и литовцы. Но пять и четыре — это цифры, а не фамилии. Борьба разгорится против фамилий. Но против вас, Иосиф Федорович, никто не вздумает голосовать. Все знают, что вы явились прямо из тюрьмы, а выступлений ваших на съезде не слышали.
— Вы сказали: против меня, то есть…
— Да, да! Вы не ослышались. Именно на вас, Иосиф Федорович, мы имеем самые серьезные виды. И я полагаю, не надо объяснять — почему.
— Я непременно должен баллотироваться, Владимир Ильич? — ошеломленный напористыми словами Ленина, проговорил Дубровинский. — Конечно, вместе с вами?
— Со мной — ни в коем случае. В члены ЦК меня провалят. А надо действовать наверняка. Достаточно, если меня выберут кандидатом. Уж кто-кто, а Ленин — самая неприятная кость в меньшевистском горле. Простите, меня призывают председательские обязанности.
Он занял свое место и, дождавшись спокойствия, огласил предложение бюро о том, чтобы из протоколов удалить все оскорбительные заявления и все оскорбительные места из всех речей.
— Думаю, товарищи, что здесь никто не потребует дискуссии и поименного голосования.
Не потребовали.
И очень быстро приняли организационный устав, внеся в предложенный комиссией проект совершенно незначительные поправки.
Дубровинский видел, как по рядам меньшевиков и бундовцев ходят многочисленные записки, как делегаты этих фракций больше перешептываются между собой, нежели вслушиваются в то, что говорится с трибуны. Расчет их оказался верен. Бесцельным поименным голосованием они зажали выборы в самый скудный остаток времени. Все знали: при любых обстоятельствах к семи часам вечера зал должен быть освобожден. Меньшевиков это теперь не беспокоило, свою роль они заранее отрепетировали и полагали, что предстоящая сумятица отразится потерями исключительно на стороне большевиков.