А ты гори, звезда
Шрифт:
Бывали, правда, и добрые сообщения. Например, о фантастически смелом побеге из Севастопольской тюрьмы Антонова-Овсеенко, а вместе с ним и еще двадцати заключенных партийцев. Или рассказ Людмилы Менжинской о встрече со своим братом Вячеславом по выходе из одиночки Литейного полицейского дома, до суда поселившимся нелегально в Териоках. Он вновь и с большим успехом, преодолев последствия длительной голодовки в тюрьме, занялся организацией партийной боевой техники и транспортировкой газеты «Пролетарий» из Выборга в Петербург и вообще по России. О себе Людмила говорила меньше, хотя львиная доля работы по переброске «Пролетария» лежала именно на ее плечах.
После таких вестей Ленин, возбужденный, просиживал ночь напролет, поблескивая внимательными
Надежда Константиновна видела, понимала: это родная стихия Владимира Ильича. Без встреч с товарищами, без живой связи с партией, загнанный снова в жесточайшее подполье, он не может. Ему надо знать все, что происходит на огромных пространствах России — от Петербурга до Владивостока, от Архангельска до Астрахани и до Закавказья. Ему надо знать, что пишут о русских событиях за границей и как там идет подготовка к созыву VII Международного социалистического конгресса, в котором он хочет непременно принять участие. Ему надо бросаться в бой с самодержавием, столыпинщиной, с кадетами, октябристами, с эсерами, анархистами и, может быть, злее всего с меньшевиками, потому что именно в их среде без конца формируются все новые и новые разновидности беспринципного отступничества. Ему надо бороться со всеми этими идейными и организационными вывихами. Ему надо спорить с упрямыми, убеждать колеблющихся, ободрять уставших. Ему надо писать рефераты, статьи, редактировать газеты. Ему нужно забираться в философские глубины основоположников диалектического материализма, чтобы разбить неких доморощенных махистов, компрометирующих своими лженаучными трудами большевистскую фракцию, к которой он принадлежит. Ему нужно дышать воздухом революции, ее теории и ее действия. Но ведь надо же человеку иногда хоть немного и отдохнуть!
И Крупская, войдя всей душой в эти большие, бесчисленные заботы, живя ими, стремилась, как только могла, наладить и отдых Ленину.
Дача «Ваза» была не уютна, но очень просторна. Двухэтажная, срубленная из сосновых бревен, снаружи обшитых тесом, а изнутри гладко выструганных, она сохраняла в комнатах приятный смолистый запах. На веранде, выходившей прямо на юг, в полдень стояла неимоверная жарища, не спасали никакие занавески, зато перед закатом солнца и в сумерках здесь можно было поблаженствовать — все створки окон распахивались настежь, и тонкая лесная прохлада заполняла помещение. Веранда была излюбленным местом для общих сборов, и за чайным столом, и для игры в шахматы, прекрасно отвлекавшими на время от тяжелых сложностей политической обстановки.
«Постоянное население» дачи состояло из Владимира Ильича, Надежды Константиновны и Елизаветы Васильевны — матери Крупской. Они располагались на всем нижнем этаже. Наверху жили супруги Малиновские — «Богдановы», Александр Александрович с Натальей Богдановной, да еще Дубровинский. Приезжим отводился в столовой диван, а на случай большого наплыва гостей отдавалась под ночлег и веранда.
Минувшей зимой здесь проживало также семейство «Линдовых» — Лейтейзенов. Детишки постоянно вертелись у двери комнаты загадочного для них «дяди Ивана», который, не разгибая спины, целыми днями что-то строчил за письменным столом и входить к которому без стука не было разрешено никому, кроме тети Нади. Теперь, когда Линдовы съехали, стало значительно тише, спокойнее, однако Ленин частенько с удовольствием вспоминал осаждавшую его детвору. Она временами хотя и мешала до чертиков, но больше все-таки настраивала на веселый лад.
А в общем-то во всех отношениях Куоккала была
— Спасибо товарищу-господину Энгестрему за прелестнейшую вазу, предоставленную им под цветы революции! — шутил Владимир Ильич, адресуя это владельцу дачи, назвавшего свое куоккальское владение «Вазой» в честь города, где он родился.
Энгестрем искренне и глубоко сочувствовал прогрессивным деятелям и как умел поддерживал революционеров, сдавая, в частности, им в аренду и эту дачу, по существу, за бесценок.
Одно время здесь обитала даже группа эсеров-террористов, готовившая свои страшные снаряды. Сохранились кой-какие признаки этого. Обнаружив их, Ленин посмеивался:
— Гм, гм, в этой вазе, оказывается, не только цветочки — бывали и ягодки. Волчьи ягодки!
Стояло прекрасное лето. Прекрасное для всех, кому оно представлялось лишь как самое благодатное время года, и не иначе. Для жителей же «Вазы» на этот раз лето имело еще и некоторые совсем другие особенности.
2
Ленин с Богдановым закончили партию в шахматы. Александр Александрович просмотрел двойной шах, потерял ферзя, затем проходную пешку, получил эффектный «висячий» мат и теперь злился на всех, кто находился поблизости от их стола. На Дубровинского: почему он стоял за спиной у Ленина и кашлянул в тот момент, когда Владимир Ильич занес было руку над белопольным слоном, тронув которого ослабил бы свои позиции, а кашель его остановил и заставил подумать. На Крупскую: почему та несколько раз настойчиво повторила приглашение пойти погулять, зная, что игра обострена до крайности. На свою жену, которая занялась прической и не подошла к столику, не помурлыкала на ухо веселую песенку, что всегда при тяжелом положении на шахматной доске очень ему помогало. И даже на Елизавету Васильевну, которой вообще не было на веранде, злился за то, что она могла бы приготовить чай пораньше, тогда пришлось бы в игре сделать перерыв и затем, на свежую голову, не допустить столь ужасного хода ладьей, приведшего к потере ферзя.
Теперь Богданов сидел прямо, строго, как на деловом, официальном совещании, одетый хотя и в заношенный тонкий летний костюм, но по всей форме, при галстуке, а в наглаженных манжетах поблескивали стеклянные запонки. Он сидел и не мог оторвать взгляда от доски, все еще сомневаясь: а правильно ли ему объявлен мат?
— Красиво получилось, — заметил Дубровинский. И кашлянул.
— А вам, Иосиф Федорович, известно неписаное правило шахматной игры: не подсказывать? — с раздражением отозвался Богданов, так и не меняя позы. — Владимир Ильич и сам достаточно сильный шахматист.
— Я подсказывал? — изумился Дубровинский. — Да я не отличаю пешку от короля!
— Помилуйте, Александр Александрович. — Ленин рассмеялся. — Ни голоса Иосифа Федоровича я не слышал, ни жестов его никаких не видел. Он ведь стоял у меня за спиной. Но если вам угодно, мы можем партию переиграть. С какого хода, вам показалось, я начал действовать по подсказке?
— Есть способы… — дрожащим от досады голосом начал было Богданов и вдруг нервно повалил на доске все оставшиеся фигуры. — Беру свои слова назад, просто я играть не умею. А перед вашим мастерством, Владимир Ильич, я преклоняюсь, однако оно еще не дает вам оснований великодушно предлагать побежденному заново переигрывать партию с половины.
— Это была шутка, — сказал Ленин. — Простите, Александр Александрович, если она вас обидела!
— Нет, нет, тупоголовые люди не имеют права обижаться! — Богданов встал, отыскал взглядом жену: — Наташа, ты долго еще намерена прихорашиваться? Ты слышала: Надежда Константиновна приглашает пойти погулять.
И быстро выбежал во двор. Его догнала, взяла под руку Наталья Богдановна, замурлыкала тихую песенку. Надо же успокоить человека.
Ленин, Крупская и Дубровинский шагали рядком, немного приотстав. Владимир Ильич уперся руками в бока, и пиджак у него, свободно наброшенный на плечи, растянулся, как парус.