А ты во мне живёшь…
Шрифт:
В качестве иллюстрации к вышесказанному – несколько отрывков из стихов Г.Г. „Первый бой“ и „В окопе»:
Хоть до ста лет
на свете доживу я, но не забуду
этот самый бой…
...............................
Пришел рассвет. Меня трясло в начале
не от испуга только – видит Бог:
был первый бой, когда
в меня стреляли, а я
стрелять в противника не мог.
И был страх:
Рвутся звонкие мины на пашне,
где мы в землю зарылись по грудь…
Если б кто-нибудь знал, как мне страшно!
Не
кто-нибудь!
А потом:
Я, теперь уже злой и угрюмый
жду,
когда это время придёт,
до последних деталей продумав,
как я встану
и двинусь вперёд.
Детали последних месяцев его жизни на войне не рискую воспроизводить „наугад“, а дневники и обширная переписка, включающие в себя множество подробностей его многосторонней жизни, увы, погибли, о чем я уже писала.
Одно знаю, что была сформирована разведгруппа, в которую вошел и Григорий в качестве старшего группы.
О каких-то моментах этого этапа „его“ войны Григорий талантливо рассказал в военном цикле своих стихов, в том числе о разведке в стихотворении „Язык“:
Нам время – только до рассвета,
и мы спешим,
и мы ползём, ползём,
но снова нас ракета
вжимает злобно в чернозём.
................................................
Мы б поползли под нею прямо,
но с нами ж тут „язык“. –
Так вот –
мы бережем его,
как мама
от смерти сына бережет.
Почти-что центнер
„высшей расы“
собою прикрываем мы –
тут густо пулемётов трассы
полотна шьют неплотной тьмы.
......................................
Эх! – только б пуля не нашла бы!..
Но позади уже река,
и мы передаём для штаба
двум офицерам „языка“.
Язык-то жив! –
чуть жив – не скрою, а мы вот –
доползли не все:
остались раненые трое
на той – ничейной полосе.
И мы идём назад покуда
ещё не вовсе встал рассвет –
идём,
чтоб принести оттуда ребят, –
которых лучше нет.
Это стихотворение я привела почти целиком – в одной из последних разведок Григ (как называли его боевые друзья) был тяжело ранен. Передо мной копия справки о ранении из ЭВАКОГОСПИТАЛЯ (подлинные документы, награды и прочее мною переданы в Темиртауский городской музей сразу по смерти Григория). Писано чернилами, кое-где размытыми, нечетким докторским почерком: „ 11 декабря 1944 г. Был тяжело ранен с....ные осколочные ранения прав. бедра с повреждением кости, прав. плечо, обл. лев. плечевого сустава, и подбородочная область …??лев стопы первого пальца.“ (Точками означено неразборчивое)
Рассказ Григория об этой последней разведке запомнился в таком виде:
Уже наши войска вошли в Чехословакию, началось освобождение города Кошице, что на границе с Украиной. Разведгруппа, кажется в составе четырех солдат, пробиралась через лес к ближайшему селению для выяснения обстановки (а может и языка посчастливится добыть). Но в какой-то момент, разорвавшаяся в непосредственной близости мина (или бомба?), изрешетив солдат осколками металла, расшвыряла их по лесной полянке. Все были ранены настолько серьёзно, что никто не мог даже двигаться. В довершение кошмара одного паренька подбросило волной прямо в „вилку“ расщепленного взрывом ствола дерева. „Расщеп“ соединился и зажал в адских объятиях
Нашли их через два-три дня (не помню). Тело от осколков очистили. А вот с ногой не посчастливилось – началась гангрена. Резали несколько раз, пытаясь как можно больше оставить „живой плоти“. Но остановить заражение удалось только высоко над коленом. Первые, спасающие жизнь, операции проведены были в госпитале в г. Кошице. Где-то под этим городом закопана нога молодого солдата, нога, недошагавшая до Победы, недотанцевавшая, недо… А вот боль в коленке к непогоде, зуд между пальцами несуществующей ноги – постоянно напоминали, что она – эта нога – не забыла хозяина. Может быть за эту верность, много лет спустя, поэт напишет в своей неоконченной поэме „Палата“ отрывок „Раздумья“:
С поговоркою злою
жить навечно
дано,
что ногою одною
он в могиле давно.
.................................
Сосчитать я не властен
тех могил, где лежат
эти страшные части
неубитых солдат.
Весной 45 года был Григорий отправлен с группой выздоравливающих солдат в эвакогоспиталь в г. Сочи. 9-го мая в госпитале был банный день. Помещение для мытья („помойка“, как шутя её звали „клиенты“) было одно, совместное для мужчин и женщин из-за всяко-разных хозяйственных экономий, в том числе и из-за проблем с подачей воды. Просто было разделено на мужскую и женскую половины занавесью из плотной ткани какой-то.
Все моются. Лавки, тазики с горячей водой… Ползут по благодарному телу обмылки, иногда выскальзывающие из руки и вызывающие дружный хохот – „нагнись, подними“ – ах, как любили на подобные темы пошутить выздоравливающие боевые орлы!
И вдруг все замерли: ожил молчавший радиорупор. „Внимание! Внимание!..“
Объявлен конец войны! Полная победа! Фашисты разбиты! Германия капитулировала!“
Куда делась охранная перегородка! – мужчины и женщины – солдаты и санитарочки, обнимались, плакали, смеялись, не сразу вспомнив о своей наготе: такой „малостью“ эту долгожданную святую радость омрачить было невозможно.
Из госпиталя был выписан 25 июля1945 г. Со справкой о том, что является инвалидом ВОВ второй группы. Инвалидская пенсия составляла 40 рублей, но получать её не мог, поскольку почти сразу по возвращении начал работать. Поэтому в получении пенсии было отказано.
В начале семидесятых правительство приняло решение обеспечить инвалидов войны инвалидскими автомашинами «Запорожец». Какое безмерное счастье испытал тогда этот больной человек, вынужденный носить на костылях свое, довольно грузное, тело! Бесплатно могли получить машину инвалиды по определённым категориям. В случае Григориади это было условие, что оставшаяся целой часть ноги не должна быть длиннее, кажется 35 или 37 сантиметров. Словом, его культя укладывалась в это «прокрустово ложе». Был счастлив. Огорчала только необходимость ежегодной комиссии потом. Осознавание дикости этих проверок-измерений (вдруг за год культя до колена выросла – тогда плати за автомашину) было для него ведром дёгтя в бочку мёда: «За Державу обидно» – цитировал он.