А в остальном, прекрасная маркиза… (сборник)

Нестерова Наталья Владимировна

– Только физически.

– Мама! Ты напугала меня до судорог!

– Есть чему пугаться! Никита платит Любе за утюжку его вещей и чистку обуви! – драматическим голосом сообщила бабушка.

Лиля и ее муж догадывались, что Никита небескорыстно подбрасывает Любаше деньги, но большой трагедии в этом не видели. Точнее – у них не выработалась оценка подобным взаимоотношениям. Однако их предыдущий родительский опыт говорил о том, что, чем меньше вмешиваешься, тем больше толку. На сторону сына или дочери становишься – только распаляешь детские склоки. Чохом, обоим, не разбираясь, выдать по первое число –

шелковыми становятся. Запрутся в своей комнате, шушукаются, и любовь-дружба возвращается на почве осуждения жестоких родителей.

– Дочь? Лиля, ты меня слушаешь?

– Да, мама. Не нервничай, пожалуйста!

– Как не нервничать? Я на грани гипертонического криза или даже инфаркта!

– Выпей лекарство, успокойся. Мы обязательно разберемся. Придем вечером и поговорим с детьми.

– Надо что-то делать! Решительное!

– Конечно. Спасибо, что позвонила! У меня срочная работа. Целую!

Лиля явно недооценивала серьезности случившегося.

Бабушка отправилась на кухню чистить картошку к ужину. Руки дрожали, нож сорвался и ударил по пальцу. Бабушка швырнула нож и недочищенный клубень в мойку, снова вернулась в большую комнату, к телефону.

Звонила зятю:

– Пригласите, пожалуйста, Краморова Станислава Геннадьевича! – официально попросила она.

– Анна Прокопьевна, это я.

– Станислав! У нас большое горе!

– Лиля? Дети? – всполошился, как и дочь несколько минут назад.

– Дети.

– Где они? Что с ними?

– Ушли по своим делам.

– Но с ними все в порядке?

– Совершенно не в порядке! Мне стало известно об их извращенных отношениях.

– Чего-чего?

Анна Прокопьевна не заметила, как свалилась салфетка с открытой ранки на пальце.

– Ой, весь телефон кровью залит!

– Что там у вас происходит? – орал Станислав. – Какие извращения? Откуда кровь? Говорите немедленно!

– Не кричи! Хотя поводов для беспокойства предостаточно. Кровь из моего пальца, я порезалась. Но это дела не касается. Должна тебе сообщить, что твой старший сын платит твоей младшей дочери! Деньги! За каждую мелкую услугу, которую любящая сестра должна любящему брату…

– Ах, это! – облегченно вздохнул Станислав.

– Да, ЭТО! Не надо закрывать глаза на симптомы, которые в будущем приведут…

– Анна Прокопьевна, все понял, разберемся, сегодня же. У вас все? Чертова прорва работы, зашиваюсь, извините! До встречи!

Такие они занятые! Дочь и зять. Когда дети гибнут, не может быть других забот!

Станислав считал свою тещу доброй и самоотверженной женщиной. С одним исключением: с ней нельзя говорить о политике, сравнивать советское время и настоящее. Никакие доводы не могли прошибить бетонную преданность Анны Прокопьевны прошлым ценностям.

Недавно Люба ее спросила:

– Бабушка, а где в советское время была сырокопченая колбаса?

– В праздничных заказах.

– Это специальные магазины?

– Нет, продуктовые наборы, которые давали к праздникам.

– Значит, в простых магазинах ее не было? – уточнила Люба.

– Не было, – вынужденно призналась бабушка.

– А где была?

– Я ведь уже объяснила.

– Но я не понимаю! Если выгодно делать колбасу, если люди ее покупают,

то почему не выпускать?

– Потому что внимание уделялось не деликатесам, без которых люди прекрасно обходились, а бесплатным здравоохранению, санаторно-курортному лечению, образованию, поддерживанию низких цен на коммунальные услуги, достойным зарплатам и пенсиям.

– Все равно не понимаю! Вот есть у тебя достойная зарплата, и ты хочешь вкусной колбасы. Но купить не можешь?

– Иногда выбрасывали полукопченую, – вспомнила Лиля. – Слово-то какое – «выбрасывали», как собакам. Мы давились в очередях. Две трети моей молодости прошло в очередях.

Ситуация повторялась. Бабушка багровела от возмущения: в родной семье точно во вражеском окружении. Всем становилось ее жалко, и, как могли, спускали дискуссию на тормозах.

Люба прекрасно знала, что вечером предстоит разбор полетов. Почему ей одной отдуваться? А Никита ни при чем?

Она позвонила брату:

– Никитулечка! Родненький, приезжай, а?

– Мне некогда.

Как же! Слышно, музыка гремит, с приятелями зажигает в баре.

Но Люба удержалась от упреков. Захныкала:

– Братик, не бросай меня! Они же с меня стружку снимут до костей. А-а-а…

– Не реви! Ладно, подскочу.

Сестра ждала его у парадного.

– Пошли сдаваться? – подмигнул ей Никита.

– Врагу не сдается наш гордый «Варяг».

– И штык мозолистый – к бою!

Приятели их бабушки, собираясь по революционным праздникам, в конце застолья пели пролетарские песни. Маленький Никита однажды допытывался у родителей, что такое «штык мозолистый». Ему объясняли: такого не бывает. Никита настаивал: «Но бабушка поет!» Выяснилось, что это из песни:

Так пусть же КраснаяСжимает властноСвой штык мозолистой рукой,И все должны мыНеудержимоИдти в последний смертный бой!

Напевая бодрый революционный марш, они зашли в квартиру. Их ждали. Отец и мама сидели на диване, бабушка – в кресле. По хмурым лицам родителей можно было догадаться, что бабушка уже высказала все, что думает о разложении внуков. – Никита! – возмущенно сказал отец. – Устроил тут, понимаешь, купи-продай! Возмущение Станислава Геннадьевича объяснялось не столько преступлениями детей, сколько голодом. Целый день во рту ни маковой росинки, из кухни аппетитным духом тянет, желудок урчит, а тут педагогические беседы. – Люба! – осуждающе покачала головой мама. – Как тебе не стыдно с брата деньги брать?

– Но я же за работу!

– Аморально! – подала голос бабушка.

– Действительно, – продолжила мама, – что это за семья, в которой естественное участие оплачивается? Только представь! Я начну брать деньги с папы и с Никиты за обеды и ужины, стирку…

– Я вообще миллионершей стала бы! – заметила бабушка.

– Так пойдет, – подхватил папа, – за каждый чих и «будьте здоровы!» станем расплачиваться?

– Не надо доводить до абсурда! – скривился Никита. – Дело выеденного яйца не стоит.