А внизу была земля
Шрифт:
Да был ли «фоккер»?
Все собираются под крыло «Орлицы», Комлев, воодушевившись, делится увиденным.
— Знакомого повстречал, — говорит он зло и весело, наслаждаясь эффектом своего сообщения, выдерживая паузу. — Здорово, говорю, фон Пупке, давно не виделись. С Абганерова. Ты в меня еще под Абганеровом метил, хотел убить, не получилось, теперь здесь гоняешься. Узрел тебя, субчик. Я пикирую, все стволы бьют заградительным, а он занял командное орудие и не стреляет, развернул свой ствол в сторону моего выхода из атаки, ждет,
Может, еще кому ни то улыбнется из своего угла, покажется загадкой, не исключено, что будущее печальной Елены при этом мечтательно, таинственно, неясно, сплетается с будущим самого Комлева, склонного к неожиданным решениям, как, например, июньским мирным днем на дебаркадере, в ожидании «Дмитрия Фурманова» со студенткой речного техникума Симой, местной знаменитостью, катившей на каникулы в Куделиху… но, с другой стороны, столько с той поры легло на душу Дмитрия Сергеевича, что он вполне мог изменить своей привычке, навсегда от нее отказаться.
— Правильно, Гузора? — встречает Комлев молодого летчика.
Обращение капитана непонятно Гузоре, и не может быть понятно, потому что Комлев вопрошает, скорее, себя.
— Я, товарищ командир, вас на развороте потерял, — отвечает честный Гузора.
— Разглядывали, как немец портянки сушит?
Гузора озадаченно хлопает пышными ресницами.
— Я говорю, целью увлеклись?
— Было, — выдавливает из себя Гузора, что-то припоминая. О главном, о «фоккере», никто не заикается. — Немного…
— А много противнику не надо! — подхватывает Комлев. — Раз — и в сумку! И нет отщепенца. Самый лакомый кусок — отщепенец, потерявший строй, великодушно поучает капитан новичка.
Каждый вылет особенный, по-своему неповторим, это доклады о них сводятся на КП к стереотипам. Штаб требует, торопит, штабу нужна сводка, и в политдонесение надо что-то вставить, Урпалов в рот глядит, Христом богом молит фактик, эпизод… Нынешний результат — чистый: отбомбились метко. Взрыв, три очага пожара. Председатель парткомиссии может успокоиться. Не почили на лаврах. Не зазнались.
— Товарищ капитан, вы видели? — Гузора, ободренный командиром, решается открыть свои сомнения. — Как черт за бортом… А ты раззявил варежку, корит он своего стрелка. — Хоть бы очередь дал…
— И снял бы «ла-пятого», — в тон ему продолжает Комлев. — Такого трофея у нас еще не было. Таких побед мы пока не одерживали.
Гузора не понимает капитана.
— Сбил бы «Лавочкина», который старался нас прикрыть, — вразумляет его командир.
Щеки Гузоры — как маков цвет.
Летчик, прибывший накануне, стоит с ним рядом, глаза его полны сочувствия Гузоре.
— Кому еще привиделся «фоккер»? — командир
— Вообще-то «фоккер» был, — говорит Силаев.
— Борис, как черт, правда? — ухватывается за него растерянный Гузора, манипуляцией руки и пальцев показывая, откуда взялся подлый «фоккер».
— Был, товарищ командир, — повторяет Силаев.
— На вашем фланге?.. Но я по рации с Аликиным работал. И земля с ним работала. Слышал землю? Аликин месяца два как летает на «ла-пятом»…
Силаев, слова не говоря, сильно сощуривает глаз: был «фоккер». Был.
Капитан в затруднении.
Взирает на механика за капониром, успевшего раскинуть от промасленной кудельки костерок, прокалить на нем паяльник, что-то изготовить.
— Где Тертышный? — спрашивает Комлев.
Летчики переглядываются — Тертышного нет среди них.
Гузора рад, что разговор переменился.
— Тертышный где? — кричит он инженеру. — Не слышит… Я сбегаю, товарищ командир?
— Морской свежести дохнул, Херсонес вспомнил, — вставил Конон-Рыжий, заполняя паузу. — А как лодочку качнуло, он ее и обнял.
— Хороша рыбачка?
— Рыбачка ли?
Мимолетный эпизод в море ни для кого не прошел бесследно.
Урпалов, спеша издалека, удрученно крутит головой:
— Нет Тертышного! Не садился!
— Как — не садился? — без всякого почтения вскидывается на него Силаев. — Мы шестеркой пришли!
— Шестой — «чужак». Сел, не знает, куда рулить. Покатил на ту сторону. А лейтенанта пока нет… «Чужак» из братской дивизии, две белые полосы на хвосте. — Учащенно дыша с плотно сомкнутым ртом, Урпалов взглядывает на Силаева вопросительно и строго. Тронуть самого Комлева он не решается.
Летчики сбиты с толку, ничего определенного никто сказать не может.
— Вроде как всех видел, — бубнит Конон-Рыжий, флагманский стрелок. — Из атаки все вышли, товарищ командир.
Начинаются припоминания вслух, догадки.
— Слева чей-то мотор запарил…
— Парашютист спускался…
— Я не понял, что там грохнуло? Взорвалось-то что?
— Дымка еще, черт ее дери… такая плохая видимость…
— Гузора, я замечаю, переживает из-за перчатки, у него перчатку в форточку выдуло, а где посеял Тертышного — не знает. Лейтенант Силаев, обращается Комлев к своему заму, — доложите!..
Борис обескуражен.
— Доложите обстоятельства потери экипажа, — требовательно повторяет Комлев.
— Тертышный атаковал… в условиях дымки… сильного огня ЗА… Не видел я, товарищ командир. Падения экипажа не наблюдал.
— В стратосферу дунул лейтенант Тертышный, — фыркает Комлев, слабые улыбки тут же тают, — Летчик показной смелости! — распаляется он против лейтенанта. — Один штурмует всю Германию, море по колено. И пожалуйста, результат.
Осуждая предполагаемое сумасбродство Тертышного, Комлев не жалеет красок, но, кажется, сам плохо верит в свою версию.