А все могло быть по-другому...
Шрифт:
«Вот я это и сказала, пусть вложила другую интонацию и смысл, но это уже не имеет значения».
– Аналогично. Сам удивляюсь, почему терплю такую заразу. – Ты с легкостью подхватываешь мой непринужденный тон. – Ну, так что? Мир?
– Мир.
«Только разрезанный на мелкие уродливые кусочки».
– А о чем ты все-таки хотела поговорить?
– Как раз об этом. Мы стали слишком редко общаться. – Я отодвигаюсь, находится так близко от тебя слишком больно, - Ладно, идем. У родителей в кладовке трехлитровая банка молодого вина стоит, пылится, да и остальные нас потеряли, наверное.
Заглядываю за дверь, где
– Ты так и не подросла, хотя я усердно тянул тебя за уши.– Твое дыхание шевелит волосы у щеки, разбегаясь мурашками по телу.
– Помочь?
«Это издевательство! Я не должна этого чувствовать! Отойди. Пожалуйста! НЕ МУЧЬ МЕНЯ! Или оттаскай за уши, чтобы я снова могла закатить истерику и, разогнав всех, начала зализывать раны».
– Давай! – отодвигаясь, задеваю тебя и, дернувшись, бьюсь о плинтус. – О-у.
Мне не больно, но все же пара слезинок срывается с глаз.
– Сильно ушиблась? – отставив банку, ты с серьезной озабоченностью склоняешься над моей ногой. – Дай посмотрю.
– Не надо, - выпрямляюсь и снова отхожу, - все нормально. Уже прошло. Просто обидно…
«Все разошлись, уверенные, что вечер прошел отлично. Ха! Наверное, я выбрала не ту профессию. Столько вина и все впустую. Никаких вертолетов и плавающего в небытии сознания. Только боль режущая, мучительная. Ненавижу дни рождения! Ненавижу Оль! И больше всего ненавижу одиночество в кругу близких и друзей. Но все это пройдет, обязательно пойдет. Я постараюсь».
Прижав к себе медведя, настырно сжимаю глаза, хотя знаю, что сегодня уже не засну…
Глава 7
Дневники одиночки
Прошло почти четыре месяца со дня моего Дня рождения. В морозном воздухе витает праздничное настроение. Магазины, кафе, квартиры и даже деревья заманчиво моргают разноцветным огоньками. Все суетятся, спешат куда-то, и лишь я все еще прибываю в своем замороженном омуте добровольного созерцательного одиночества.
Хотя преддверие Нового года с этим дурацким необоснованным ожиданием чуда не обходит стороной и меня. Внутри с недавнего времени зреет желание перемен. Я не хочу больше оставаться в своем замкнутом коконе, отгородившись ото всех. Меня приводит в ужас та, которой я стала. Удивляюсь, как еще девчонки терпят и не оставляют меня такую: замкнутую, нелюдимую и колючую, как дикобраз. Нужно срочно исправлять ситуацию и меняться, пока еще не поздно.
А может уже поздно?
Оглядываю раскиданные по кровати «дневники одиночки» - неизменные атрибуты моего душевного разлада, и понимаю, что нет, не поздно. Как раз вовремя. Только с чего начать?
Альбома, подаренного тобой на день рождения, пустого и безликого? Фотографий, сделанных уже буквально на следующий день родителями, но так и оставшихся лежать не разобранной кучкой в упаковке? Потому что я так и не смогла взять их в руки, не в состоянии смотреть на наши улыбающиеся лица, зная, что это все не правда! Что нет нас! Не было и не будет!
Тогда сложить их в альбом для меня значило понять, принять и отпустить, сделав страницей истории. И душа болела, желая свободы, однако не находила путей к ней. Не находила, потому что их не
И вот пропылившись на дальней полке четыре месяца, они лежат передо мной, потому что их время пришло.
Рука потянувшаяся было к ним, в нерешительности замирает и, изменив направление, нежно гладит другую мою незаменимую «подружку» - тускло-болотную шестнадцатилистную тетрадку в клетку.
Да, это мой дневник, такой невзрачный и непривлекательный, каким был мир вокруг меня. Без красивых узоров, картинок, грустных и трепетных стишков о любви, которыми, как правило, наполнены его обычные собратья. И, тем не менее, эта тетрадка стала моей неизменной спутницей. Появившись в непонятном порыве через неделю после памятного события, она ни на минуту с тех пор не оставляла меня. Мы могли целыми вечерами сидеть вдвоем, не обронив при этом ни слова. Всего шестнадцать страниц оборванных, многозначительных фраз, понятных только ей и мне. Целая история.
Но как ни страшно и ни жаль мне расставаться с ней, ей пора уйти из моей жизни, забрав всю боль, перемены во мне и разделенные секреты.
Нет, пока не могу. Потом чуть позже…
Притягиваю к себе туго свернутый рулон бумаги. Он впервые появился здесь только вчера, до этого хранясь в другом месте. Разворачиваю и раскладываю карандашные наброски в порядке хронологии. Их всего три. Хотя рисовались они не три дня, а намного дольше. Перед глазами всплывает некрасивое, доброжелательное лицо Николая Петровича, моего бывшего учителя в художественной школе. Бывшего потому, что я уже полтора года как капризно, ветрено бросила учебу там. Меня ничто не связывало с теми людьми и местом, и, тем не менее, увидев меня растерянную и молчаливую на пороге класса три месяца назад, он спокойно пригласил зайти внутрь. Ничего не спросив, поставил мольберт, дал бумагу и отошел. У меня не было с собой ни красок, ни кистей, только простые карандаши, завалявшиеся в сумке, ведь решение зайти туда было спонтанно-необдуманным. Но тогда они мне и не были нужны. Мой мир был серым. Бывшие одноклассники сначала с любопытством косились на меня, но быстро теряли интерес, видя мою сосредоточенную отрешенность.
В тот день я набросала могучий дуб, завалившийся на бок от порыва ветра. Его мощные корни, как развороченная скалящаяся в обиде пасть, пугали. Однако болезненно бугрясь и переплетаясь снаружи, они все же самыми кончиками цеплялись за землю, не давая дереву упасть. Тогда я, не закончив его, ушла, не зная, приду ли снова. И очень удивилась, когда, вернувшись через две недели, нашла свой мольберт…
Рисунок обрел выпуклость и тона, серые, угрюмые, но все же полные жажды жизни.
Потом был нарисован красивый, но заброшенный дом. Однако он не выглядел мрачным, скорее милым и уютным в окружении летнего леса.
Я приходила, уходила и снова возвращалась, туда, к молчаливому пониманию этого смешного человека в очках с толстыми линзами, пока вчера не закончила последний рисунок. На нем небольшая птаха весело купалась в сверкающей на солнце луже, глядя на мир своими смешливыми глазками-пуговками. Когда Николай Петрович подошел, чтобы посмотреть результат, то с улыбкой похвалил, на что я, сама не знаю почему, заикнулась, что в красках было бы живее. Он согласился, а перед уходом отдал мне сверток, сказав, что класс всегда в моем распоряжении, если мне это будет нужно.