А.П.Чехов в воспоминаниях современников
Шрифт:
Я жил на краю города, высоко на горе, около кладбища, и Чехов усомнился, чтобы "туда собрались". Но я поручился Радецкому за успех дела, и "лекция" была назначена у меня в доме в тот же вечер.
Оповестить нужных людей о предстоящей у меня лекции и обеспечить ей обещанный "успех" мне не стоило большого труда. Достаточно пройти по набережной взад и вперед один раз, чтобы распустить по Ялте какой угодно слух. Только кое-кому мне пришлось послать на дом записки. А чтобы приглашаемые наверно пришли и не устрашились крутого подъема "на дачу грека Солоникио", где я жил, мне стоило только упомянуть о том, что "будет Чехов". Я так и делал. Останавливал,
– Приходите!
– говорил я.
– Будет интересно! Чехов будет!
Первыми пришли ко мне Чехов с Радецким. Увидев, что мы с женой превратили самую большую нашу комнату в аудиторию, для чего наставили рядами всю мягкую мебель и стулья, какие имели и смогли взять взаймы у соседей, а для лектора, как водится, приготовили стол с традиционным графином с водой и стаканом, А.П. поднял меня на смех.
– И никто не придет!
– дразнил он меня.
– Придут!
– утверждал я.
– Ну, кто полезет к вам на такую кручу?
– спорил Чехов.
– Вот увидите!
– храбро отвечал я.
Моя правда оказалась! К назначенному времени гости стали сходиться, и скоро собралось человек сорок, почти все, кого я звал. Аудитория была заполнена. Собрались врачи, учителя гимназии, учителя и учительницы школ, некоторые гласные Думы и проч. Радецкому пришлось пойти к "кафедре" и формально прочитать лекцию.
Когда поздно вечером стали расходиться, известный в Ялте доктор Штангеев, лукаво подмигнув, сказал мне, прощаясь: /197/
– Сходочку устроили?
– Ну, ну! Зачем страшные слова!
– защищался я.
Последними уходили Чехов с Радецким{197}.
– Как это вам удалось залучить к себе столько народу?
– спросил меня Антон Павлович.
– Ну, это уж мой секрет!
– уклонился я от прямого ответа.
– Слово такое знаю!
V
С балкона нашей дачи открывался великолепный вид на Ялту. Вся она лежала под нами, живописно сбегая амфитеатром по склону Дарсаны и Магаби к берегу моря. Ялтинский мол и пристань и далее широкий горизонт Черного моря довершали прелесть открывающейся панорамы. А.П.Чехову очень нравилось у нас на балконе.
– Это награда за трудность подъема на вашу дачу!
– говорил он.
Я не помню, когда А.П. в первый раз пришел к нам. Оттого, вероятно, не помню, что А.П. бывал тогда у нас в доме очень часто, и память слила отдельные черты этих посещений в одно общее впечатление. Моя жена любила скульптуру и урывками занималась лепкой. Ей захотелось вылепить бюст Антона Павловича, и она просила разрешения снять с него для этой цели фотографию. Чехов охотно дал свое согласие, и в одно прекрасное утро операция эта была произведена над ним у нас на балконе. Снимал Антона Павловича наш случайный квартирант, искусный фотограф-любитель, ветеринарный врач из Харькова г.Венедиктов. Чехов отдался во власть фотографа и безропотно слушался распоряжений жены и г.Венедиктова. Последний снял Чехова несколько раз: для целей лепки нужен был "фас" и "профиль" лица. С этих негативов г.Венедиктов сделал жене два чудесных кабинетных портрета А.П. Он был спят "по-домашнему", в пиджаке, в мягкой летней рубашке со шнурком вместо галстука под отложным мягким воротником.
Жена приступила к работе. Антона Павловича заинтересовала техника лепки, и он стал заходить к нам смотреть, как работает жена и как подвигается вперед
– Я никогда не пишу прямо с натуры!
– ответил Антон Павлович.
– Впрочем, это не спасает меня как писателя от некоторых неожиданностей!
– прибавил он.
– Случается, что мои знакомые совершенно неосновательно узнают себя в героях моих рассказов и обижаются на меня!
И он рассказал, как однажды в Москве, в хорошо знакомом ему семейном доме, где он часто бывал, его приняли так дурно, так явно враждебно, что он, в недоумении, должен был уйти. Как потом ему сказали, причиною такой перемены к нему в этом доме была обида. Семейство это в одном из последних рассказов Антона Павловича "узнало себя"{198} и стало смотреть на автора рассказа как на предателя.
– А я и в мыслях не имел писать портреты с этих коих знакомых!{198} - заключил Антон Павлович.
Как-то я сказал Антону Павловичу, что в Ялту приехал Оболенский и очень хочет с ним познакомиться.
– Какой Оболенский? Леонид?
– спросил Чехов.
– Да, Леонид Егорович!
– Вот с ним мне до сих пор как-то не случалось встретиться. Познакомьте, я буду очень рад. Я этому человеку так много обязан.
И Чехов рассказал, что еще в начале его литературной карьеры, когда он писал еще под псевдонимом Чехонте и был полной неизвестностью, Л.Е.Оболенский напечатал фельетон, в котором очень лестно отозвался об его работах{198}. /199/
– Это был первый критик, который меня заметил и поощрил!
– сказал Антон Павлович.
– А мне в то время ободряющее слово литературной критики было очень нужно, очень дорого. Я тогда еще блуждал в поисках своего настоящего призвания, сомневался в достоинстве своих писаний, в своем литературном даровании. Оболенский первый своей похвалою окрылил меня и вдохновил на продолжение занятий художественной литературой. Я давно жду случая поблагодарить его за это!
Чехов с Оболенским познакомились.
Кажется, тогда именно мы целой компанией ездили в Массандру. 3. отрекомендовал Антона Павловича виноделу С., и это тотчас возымело свое действие. С. расцвел от неожиданного удовольствия и сделал, с своей стороны, все что мог, чтобы оказать знаменитому гостю радушное гостеприимство; отворил перед нашей компанией заповедные подвалы удельного ведомства и угостил замечательными старыми ликерными винами, хранившимися еще со времен графа Воронцова.
В конце лета Антон Павлович уехал из Ялты. Бюст был окончен уже в его отсутствие и испорчен мастером при отливке из гипса. Одним из дорогих памятников того времени осталась у нас одна из фотографий Чехова, снятого на балконе г.Венедиктовым. Чехова с тех пор мы не встречали больше.