А.П.Чехов в воспоминаниях современников
Шрифт:
"Ваше письмо огорчило меня и поставило в тупик. Что сей сон значит? Мое достоинство не позволяет мне оправдываться, к тому же обвинение Ваше слишком /214/ неясно, чтобы в нем можно было разглядеть пункты для самозащиты. Но, сколько могу понять, дело идет о чьей-нибудь сплетне. Так, что ли?
Убедительно прошу Вас (если Вы доверяете мне не меньше, чем сплетникам), не верьте всему тому дурному, что говорят о людях у Вас в Петербурге. Или же если нельзя не верить, то уж верьте всему и в розницу и оптом:
...Живу в деревне. Холодно. Бросаю снег в пруд и с удовольствием помышляю о своем решении никогда не бывать в Петербурге"{214}.
С этих пор началась наша переписка с Антоном Павловичем. Но меня ужасно огорчало его решение никогда больше не приезжать в Петербург. Значит, мы больше никогда с ним не увидимся? Не будет больше этих ярких праздников среди моей "счастливой семейной жизни"?
И каждый раз при этой мысли больно сжималось сердце.
IV
В те случайные промежутки, когда у нас в доме было вполне благополучно: дети здоровы, Миша спокоен и в духе, я часто думала о том, что я пользуюсь в настоящее время самым большим счастьем, которое суждено мне судьбою. Большего и иного не должно быть никогда. Правда, радовали еще успехи по литературе, были письма Чехова. Но писать мне удавалось не много и не часто, потому что дети неизбежно хворали, то врозь, то все вместе, и тогда я могла думать только о них, отдавать все свое время и днем и ночью только им. Да и Мишин несчастный характер прорывался против его воли так неожиданно, что остеречься и уберечься было невозможно. И это делало меня всегда очень несчастной.
Письма Антона Павловича я получала тайком, через почтовое отделение, до востребования, и делала это потому, что боялась, как бы письмо не пришло в мое отсутствие и не попало бы в недобрый час. Но Миша знал /215/ о нашей переписке, и я иногда давала ему некоторые письма на прочтение.
– Ты видишь, как они мне полезны. Я пользуюсь его советами...
– Ерунда, - говорил Миша.
– А я воображаю, какую ахинею ты ему пишешь. Вот что я желал бы почитать. Дай как-нибудь. Дашь?
Нет, я не дала.
И вдруг зашла ко мне сестра Надя и сказала с хитрой улыбкой:
– Постарайся прийти к нам сегодня вечером без Миши. Смотри, только без Миши.
– Почему?
– удивилась я.
– А вот увидишь. Знаешь, что я выдумала? Ни за что не угадаешь! "Скучную историю".
– Не понимаю.
– Ну, "Скучную историю". Ведь ты читала же.
– Конечно. Но что же ты могла выдумать?
– Помнишь, там: бутылка шампанского, сыр...
– Да ты сегодня ждешь... Чехова?
Я чувствовала, как вся кровь бросилась мне в лицо. Надя засмеялась.
– Потому я и прошу:
– У Миши сегодня вечер не свободен, спешная работа, - сказала я.
– Отлично! Будет очень уютно.
Я сказала Мише, что иду "на Чехова". Он нахмурился, но промолчал. Ему нельзя было не пустить меня: это возбудило бы слишком много толков, а он этого боялся.
Антона Павловича не было, когда я пришла к Наде. Она сидела у себя в комнате в капоте и писала. И опять у нее был хитрый вид.
– Ты еще не одета?
– Успею. Знаешь, Лида, тебе следовало бы делать прическу ниже. Хочешь, я тебя перечешу? К тебе так больше пойдет.
– Ни за что не хочу! Ах, Надя!
– сказала я смеясь, но с укоризной.
– Ничего дурного я не делаю и тебе никогда не посоветую!
– вдруг возмутилась Надя.
– Жить так, как /216/ ты живешь, - нельзя. Помнишь, когда ты стала невестой, я тебе говорила: ты плохо выбрала, Миша тебе не пара. Довольно с него того, что он получил. А он запер тебя в клетку, делает из тебя кухарку. Из таких, как ты, кухарок не делают. Меня это возмущает Вырвись из-под этого ига! Живи, как должна жить! У тебя столько возможностей, и все он подавил...
– Надя!
– испуганно вскрикнула я.
– Да, не выдержала, высказалась и очень рада. Ты дурно не поступишь, я в тебе уверена, но не уступай того, что принадлежит тебе по праву, не уничтожайся. Это возмутительно!
Надя редко так горячилась, и я была поражена.
– Поздно!
– сказала я.
И в это время Петр доложил, что приехал Антон Павлович Чехов{216}.
– Ах, а мне еще надо одеться.
– Иди, Лида, займи его.
Я пошла. Он стоял в кабинете.
– А как же ваше решение не бывать больше в Петербурге?
– Я, видно, человек недисциплинированный, безвольный... У вас расстроенный вид. Вы здоровы? Все благополучно?
– И здорова, и благополучно, и все хорошо.
Мы сели к круглому столу, на котором стоял поднос с куском сыра и фруктами. Бутылки еще не было.
– Да, я опять в Петербурге... И, вообразите, опять хочется писать пьесу...
Надя вышла не скоро. Мы успели поговорить о театре, о журналах, о редакторах, к которым он меня усиленно посылал.
Петя принес замороженную бутылку.
– Вы узнаете?
– спросила Надя, указывая на поднос.
Он сразу не понял.
– "Скучная история", - напомнила Надя.
Он улыбнулся и откинул прядь волос.
– Да, да...
Скоро в кабинет стали входить гости.
– А Сергей Николаевич только к двенадцати, - говорила Надя.
Разговор стал общим. /217/
Вдруг я спросила Антона Павловича:
– А вы еще не видали Чехова?
– Кого?
– удивился он.
– Чехова. Вы когда приехали?
– Я приехал вчера, - ответил он, - но я сам Чехов.