А.П.Чехов в воспоминаниях современников
Шрифт:
– Почему странно? Разлука была долгая. Ведь это было не в настоящей, а в какой-то давно забытой жизни?
– А что мы были тогда друг другу?
– спросил Чехов.
– Только не муж и жена, - быстро ответила я.
Мы оба рассмеялись.
– Но мы любили друг друга. Как вы думаете? Мы были молоды... И мы погибли... при кораблекрушении?
– фантазировал Чехов.
– Ах, мне даже что-то вспоминается, - смеясь сказала я.
– Вот видите. Мы долго боролись с волнами. Вы держались рукой за мою шею.
– Это я от растерянности. Я плавать не умела. Значит, я вас и потопила.
– Я тоже
– Я не в претензии. Встретились же мы теперь как друзья.
– И вы продолжаете вполне мне доверять?
– Как доверять?
– удивилась я.
– Но ведь вы меня потопили, а не спасли. /211/
– А зачем вы тянули меня за шею?
Антона Павловича не забывали присутствующие. Его часто окликали и обращались к нему с вопросами, с приветствиями, с комплиментами.
– Я сейчас говорю соседу: "Какая конфетка ваш рассказ..."
Эта "конфетка" нас ужасно рассмешила, и мы долго не могли смотреть друг на друга без смеха.
– А как я вас ждала, - вдруг вспомнила я.
– Как я вас ждала! Еще когда жила в Москве, на Плющихе. Когда еще не была замужем.
– Почему ждали?
– удивился Антон Павлович.
– А потому, что мне ужасно хотелось познакомиться с вами, а товарищ моего брата, Попов, сказал мне, что часто видит вас, что вы славный малый и не откажетесь по его просьбе прийти к нам. Но вы не пришли.
– Скажите этому вашему Попову, которого я совершенно не знаю, что он мой злейший враг, - серьезно сказал Чехов.
И мы стали говорить о Москве, о Гольцеве, о "Русской мысли".
– Не люблю Петербурга, - повторил Чехов.
– Холодный, промозглый весь насквозь. И вы недобрая: отчего вы не прислали мне ничего? А я вас просил. Помните? Просил прислать ваши рассказы.
Стали подходить чокаться шампанским. Чокались, кланялись, улыбались. Антон Павлович вставал, откидывал волосы, слушал, опустив глаза, похвалы и пожелания. И потом садился со вздохом облегчения.
– Вот она - слава, - заметила я.
– Да, черт бы ее побрал. А ведь большинство ни одной строчки не прочли из того, что я написал. А если и читали, то ругали меня. А мне сейчас не слов хочется, а музыки. Почему нет музыки? Румын бы сюда. Необходима музыка. Вам сколько лет?
– спросил он неожиданно.
– Двадцать восемь.
– А мне тридцать два. Когда мы познакомились, нам было на три года меньше: двадцать пять и двадцать девять. Как мы были молоды.
– Мне тогда еще не было двадцати пяти, да и теперь нет двадцати восьми. В мае будет.
– А мне было тридцать два. Жалко. /212/
– Мне муж часто напоминает, что я уже не молода, и всегда набавляет мне года. Вот и я немного набавляю.
– Не молоды? В двадцать семь лет?
Стали вставать из-за стола. Обед тянулся часа три, а для меня прошел быстро. Я увидела Мишу, который пробирался ко мне, и сразу заметила, что он очень не в духе.
– Я еду домой. А ты?
Я сказала, что еще останусь.
– Понятно, - сказал он, но мне показалось нужным познакомить его с Чеховым.
– Это мой муж, Михаил Федорович, - начала я.
Оба протянули друг другу руки. Я не удивилась сухому, почти враждебному выражению лица Миши, но меня удивил Чехов: сперва он будто пытался улыбнуться, но улыбка не вышла,
Я осталась, но ненадолго: гости стали поспешно расходиться. Хозяева устали.
А дома меня ждала гроза. Мише очень не понравилась наша оживленная беседа за столом, очень не понравилось, что мы не сели там, где нам было назначено.
– Вы обращали на себя всеобщее внимание, - кричал Миша, - а ты вела себя неприлично. Мне стыдно было за тебя! Стыдно!
– А мне и сейчас за тебя стыдно. Что это за сцена ревности? Этого еще недоставало.
– Не ревности, а... а... негодования. Моя жена, мать моих детей, должна вести себя прилично.
Мы то ссорились, то дулись весь вечер.
Но я тогда не ожидала, что еще ждет меня.
Какой-то услужливый приятель рассказал Мише, что в вечер юбилея Антон Павлович кутил со своей компанией в ресторане, был пьян и говорил, что решил во что бы то ни стало увезти меня, добиться развода, жениться. Его будто бы очень одобряли, обещали ему всякую помощь и чуть ли не качали от восторга. Миша был вне себя от возмущения. Он наговорил мне столько обидного и грубого, что в другой раз я бы этого не стерпела. Но в настоящем случае казалось мне, что он прав. О, какое это было крушение! Почти невероятно, что из-за Чехова я попала в грязную историю. Но как же /213/ не верить? В сущности, я так мало знала Антона Павловича. Я считала его близким, симпатичным, благородным. Вся душа моя тянулась к нему, а он, пьяный, выставил меня на позор и на посмешище.
– Ты кинулась ему на шею, психопатка!
– кричал Миша, - завязала любовную интрижку под предлогом любви к литературе. Ты носишь мое имя, а это имя еще никогда по кабакам не трепали. Он хочет увезти тебя, а знаешь ли ты, сколько у него любовниц? Пьяница! бабник!
Я была ошеломлена, убита. Но когда я немного успокоилась и была в состоянии думать, я сказала себе: а все-таки этого не может быть. Это чья-то злобная выдумка, чтобы очернить в моих глазах Чехова и восстановить против него Мишу. Кому это могло быть нужно? Я решила, что Миша мог слышать эту сплетню только от двух лиц. Одно было вне всяких подозрений, другое... И сейчас же мне вспомнилось, что это другое лицо сидело за юбилейным столом наискось от нас и, по-видимому, очень скучало. Он был писатель и печатал толстые романы{213}, но никаких почестей ему не оказывали и даже на верхний конец стола не посадили. К Чехову он обращался с чрезвычайным подобострастием и выражал ему свои восторги, но не было никакого сомнения, что он завидует ему до ненависти, в чем я впоследствии убедилась.
После обеда он сказал мне мимоходом:
– Я никогда не видал вас такой оживленной.
"Он!
– решила я.
– Конечно, несомненно - он. Выдумал, насплетничал..." Я справилась и узнала, что действительно он участвовал на ужине после юбилея. Я сказала о своих предположениях Мише.
– Наврал? Возможно. Да, это он мне рассказал, - признался Миша.
– Но ведь это известная скотина!
Я почувствовала большое облегчение.
Прощаясь, я дала слово Антону Павловичу написать ему и прислать свои рассказы, и теперь я решила, что это можно сделать, но все-таки в письме упрекнула его за лишнюю болтовню за приятельским ужином. Он сейчас же ответил мне: