А76 (сборник)
Шрифт:
– Да, я буду ждать вас в фойе.
– Меня не пустят, – произнёс Иса так тихо, что я засомневался, не ослышался ли.
– Куда не пустят?
– В библиотеку.
– Кто?
– Директор… Она запретила пускать меня в библиотеку.
– Почему?
Повисла пауза.
– Это долгий разговор… У нас возник небольшой конфликт… Но это не важно…
«Вот те раз», – подумалось мне. – «Что же это за человек такой?»
– Хорошо, – решил я положить конец странному разговору, – встретимся завтра в 10 часов утра у крыльца библиотеки.
– Лучше в парке…
– Хорошо. В парке у «чёртова колеса».
– Я думаю, вас заинтересует моё предложение…
– Несомненно… До свидания.
Трубка с тихим звоном легла на рычаг.
Ненавижу подобные ситуации.
Ночью мне снилось нечто невнятное, нечто зеленовато-сиреневое, сумеречное и блюзовое, нечто печальное и безысходное, как вкус горького шоколада. Тоскливое чувство давило грудь.
Проснулся я больным и вялым. Словно в издёвку за окном высилось ослепительно-синее утро, ясное и немного ветреное. Ночью прошла гроза, и весь мир казался теперь посвежевшим и промытым дождевой водой.
Ровно в десять я был на условленном месте. Парк казался безлюдным, хотя аттракционы уже работали и густой баритон двигателя, вращавшего «чёртово колесо», «проглатывал» все прочие звуки, так что даже ветер раскачивал густые и влажные кроны деревьев совершенно беззвучно. Мокрые пятна на асфальте горели в лучах солнца матовым серебром.
Я стоял подле махонького (похожего скорее на будку) белёного домика, служившего кассой. Прямо передо мной медленно вращалось «чёртово колесо»: пустые люльки с отомкнутыми, отвисшими цепями ограждения отлого сползали к невысокому деревянному помосту и, сравнявшись с ним, едва не коснувшись днищем сырой земли, вновь начинали взбираться в гору.
Постепенно душевное спокойствие возвращалось ко мне. Мучившая меня с самого пробуждения мигрень утихла, и я даже стал насвистывать навязчивый мотивчик. В конце концов, всё не так уж плохо: придёт мой таинственный незнакомец на свидание или нет, в любом случае небольшая утренняя прогулка в парке не принесёт ничего, кроме пользы.
Сорванный ветром тополиный лист соскользнул на мокрую от ночного дождя скамью рядом со мной. Бессознательно я поднял его и поднёс к лицу.
Лист был зелёный и свежий, с мелкозазубренными краями и махонькой аккуратной дырочкой почти у самого черенка, словно бы прожжённой неосторожным курильщиком. Тёплый, слегка горчащий и вязкий запах всколыхнул во мне тугую светлую грусть. Мне почему-то вспомнился рассказ матери о том, как я, будучи младенцем, серьёзно и внимательно рассматривал недавно распустившиеся весенние листья во дворе родильного дома… И тут же по странной аналогии мне примечталась девушка. Даже не так. Не примечталась. И уж тем более не пригрезилась. Просто мне захотелось, чтобы сейчас и здесь, рядом со мной, оказалась совершенно незнакомая, но чем-то симпатичная девушка. Иногда мне нравится «выдумывать» случайно встретившихся людей, наделять их характером, биографией, привычками, увлечениями. Во мне всегда существовало твёрдое подозрение, что где-то рядом с нами живут необыкновенно «красивые» – умные, интересные – люди, с которыми необыкновенно интересно и душевно общаться; они есть, не могут не быть, только очень уж тщательно маскируются. И мне захотелось, чтобы рядом, вон там – возле телефона-автомата, стояла молодая девушка. О её внешности я не мог сказать ничего определённого; это было совершенно не важно; важно, чтобы в ней (в её облике, манере, во взгляде) было что-то неуловимо симпатичное мне: может быть даже платье, которое надето на ней, какой-нибудь простенький, чуть наивный в своей старомодности сарафанчик с бретельками, и то, что она совершенно не стесняется этой старомодности наряда, а, напротив, смотрит легко и чуть насмешливо, так что кажется – характер у неё тоже лёгкий и слегка старомодный в своей непосредственности. Мне не хотелось ни в кого влюбляться. Напротив, в том-то и прелесть, что вовсе не обязательно с кем-то знакомится, увлекаться, разочаровываться, мучиться по этому поводу… Свобода – великая вещь, но быть по настоящему свободным можно только в воображении.
Я невольно
– Вы не меня ждёте?
– Чё? – белёсые, словно присыпанные тальком, глазки глянули на меня с искренним недоумением.
Я уже понял, что ошибся, но по инерции продолжал спрашивать:
– Вас не Иса зовут?
– Нет, – отрезал парень и отошёл в сторону.
Настроение вновь упало до нулевой отметки. Господи, какого чёрта я тут торчу! На моих наручных часах было без пяти минут одиннадцать. Народу в парке приметно прибыло, а возле кассы даже выстроилась небольшая очередь. Один субъект в ней привлёк моё (да и не только моё) внимание своим видом. Начать, хотя бы со шляпы… Впрочем, начать можно было с чего угодно: субъект был одет в длинный, до пят, кожаный плащ чёрного цвета, в чёрную широкополую шляпу, в чёрные солнцезащитные очки и, как ни странно, чёрные же ботинки – с чудовищно длинными и узкими носами. Весь его наряд, несмотря на свою почти клоунскую аляповатость (а может быть именно из-за неё), производил впечатление скорее зловещее. И когда, купив билеты, странный субъект направился прямиком ко мне, я невольно вздрогнул. Если бы у него в эту минуту оказалась трость с набалдашником в виде головы пуделя, я бы нисколько не удивился.
Но трости не было. Зато была ломаная, обнажающая редкие зубы, улыбка на рябом лице и узкая ладонь, протянутая для рукопожатия. Передо мной стоял молодой, лет двадцати пяти-тридцати, парень, чуть ниже меня ростом, с типично азиатскими чертами лица, но со светлыми, русыми волосами и белой кожей.
– Я сразу догадался, что это вы, – сказал он после краткого взаимного приветствия и тут же добавил:
– Вы не против, если мы прокатимся на колесе обозрения?
Я был против. Я был очень даже против. После одного давнего происшествия, я чертовски боюсь высоты. В детстве мы с пацанами лазили по балконным решёткам, и самым большим шиком считалось забраться таким Макаром на девятый этаж, а затем спуститься обратно. Вверх лезть всегда проще, чем вниз, но я тогда не знал этого. Да если бы даже и знал, всё равно полез бы. Уже на спуске, где-то в районе седьмого или восьмого этажа, я оступился; тело рвануло вниз так, словно кто-то дёрнул за ноги; прутья решётки выскользнули из ослабевших от напряжения рук. И только каким-то чудом мне удалось вновь ухватиться за решётку. Животный страх сжал моё сердце и с тех пор прочно засел в нём, неизменно пробуждаясь при малейшей попытке «оторваться от почвы».
Так что прокатиться на «чёртовом колесе» было для меня нешуточным испытанием. Но не станешь же говорить обо всём этом едва знакомому человеку.
– Слушай, у меня сегодня жуткая мигрень, голова просто раскалывается, – начал я врать, хотя самому было тошно. – Может быть, сядем где-нибудь на лавочку и спокойно поговорим?
Но парень оказался на редкость непонятливым. Проще всего было бы плюнуть на приличия, сказать прямо: не поеду и всё, однако самые простые решения, как правило, и самые трудные. Матерясь в душе, я взобрался в шаткую люльку, которая в тот момент поравнялась с дощатым помостом, уселся в жутко неудобное пластмассовое сидение и покрепче вцепился в поручень. Иса сел напротив. Люлька, плавно покачиваясь и погромыхивая цепями, поплыла вверх. Покамест до земли было не так уж далеко: вполне можно спрыгнуть.
«А в самом деле», – подумалось мне, – «что если выкинуть фортель: взять да и сигануть через ограждение?»
Подобные мысли имеют странное свойство – свойство соблазна: чем настойчивее пытаешься их выкинуть из головы, тем сильнее желание поступить наперекор здравому смыслу. Я даже думаю, что в этом-то и соблазн: сделать что-то наперекор, назло, переступить запретную черту, нарушить всякие приличия, всякую логику – и тем утвердить себя как человека, как абсолютно свободную личность, вольную поступать, как ей хочется, – пусть глупо, безумно, бессмысленно, но по-своему.