Абель в глухом лесу
Шрифт:
— Поехали! — приказал он.
— А нас-то, что же, с собой не возьмете? — спросил я.
Директор оглянулся — осталось ли место, где сесть, и спросил, словно в воздух, не глядя:
— Найдется там для мальца место?
Только что мое сердце так и полнилось доброжелательством и любовью к людям, а тут его словно пронзило.
— Я не один, здесь и отец мой!
Директор отмахнулся, словно от мухи:
— Об этом не может быть речи!
— И мешок наш с собой не прихватите? — спросил я.
— Где он?
— В
— Отчего ж вы сюда не принесли свои пожитки? Мы торопимся! — объявил директор.
А у меня уже кровь так и кипела.
— Коли спех такой, что ж, спешите! — сказал я и повернулся к ним спиной.
Автомобиль умчался, и остались мы с отцом одни. А для меня словно рухнул мир, все изменилось вокруг, и в новом этом мире верность и преданность ставились ни во что.
— Ну, что я тебе говорил? — вздохнул отец.
— Урок я не забуду! — сказал я.
Этого нам обоим было довольно, чтобы понять друг друга; у меня раскрылись глаза. Можно сказать даже так, что пустячная эта история сразу сделала меня взрослым и научила всегда стоять впредь за бедноту. Я решил не откладывать дела в долгий ящик, тотчас вошел в банк и сказал кассиру:
— Выдайте мне мое жалованье!
— Какое жалованье?
— За декабрь и за январь.
— Да разве ты и за декабрь не получал еще?
— В здравом уме не припомню такого случая.
Тогда кассир прошел к другому господину — они были похожи как две капли воды — и про что-то там поговорили. Кассир вернулся, сказал:
— Подожди немного.
— Немного чего ж не подождать, — сказал я и позвал отца, чтоб не мерз там на улице. Против окошка кассира стояли в ряд стулья, мы сели и ждали вдвоем. И покуда ждали, в глазах у нас зарябило от гор денежных, какие мы видели там, за окошком.
— А денег-то у них поболе, чем у Фусилана да Шурделана! — шепнул я отцу.
— Эх, тебе бы таким же стать! — сказал отец.
— Каким это?
— Вот как эти, банковские.
— Пусть уж другой кто-нибудь служит здесь, только не я!
— Почему так?
— Потому что, — сказал я, — кто днем деньги считает, тому ночью черти мерещатся.
Но продолжать славословия денежным людям мне не пришлось, кассир подозвал меня к себе и отсчитал на мраморный прилавок семьсот пятьдесят лей.
— Пятьсот за декабрь и двести пятьдесят за январь, — пояснил он.
— Двести пятьдесят?! — переспросил я.
— Да.
— А чем же январь провинился?
— Вроде бы ничем. Ты про что?
— А про то, что за январь выдали половину положенного.
Кассир высунул голову из окошка и стал объяснять, что к чему.
— Дирекция приняла такое решение, приятель: покуда вывозка леса идет, платить тебе пятьсот лей, а когда лес не вывозят — половину.
— А что я с ворами воевал?! — спросил я.
Молодой барчук сказал, смеясь:
— Это в те двести пятьдесят и
Что ж, получил я еще один урок. В спор вступать не стал, проглотил ком в горле и деньги сунул в карман. Потом простился и сказал отцу:
— За другой половиной вы уж сами, отец, как-нибудь наведаетесь!
На обратном пути мы купили еще мешок, поменьше, чтобы в корчме пожитки разложить на двоих; еще прикупили две бутылки палинки.
И зашагали обратно, на Харгиту.
Шли не торопясь — татары-то в спину не гонят. День выдался тихий, красивый, настоящий холодный зимний день. Иногда мы садились на сверкающий белый снег отдохнуть, и всякий раз по глотку-другому отхлебывали палинки. А потом опять снег хрустел под ногами, глаза блестели, и на душе было славно, не хуже, чем у кого другого. Оно и хорошо даже, что не на автомобиле катили, так-то мы с отцом одни были, друг другу друзья наилучшие, и могли в свое удовольствие нахваливать зиму, а уж про господ — так все наоборот!
Под вечер добрались до места.
Особой усталости мы не чуяли, про все беды забыли и думать. Уж и к сторожке вышли, но вдруг оттуда как завопят! И тут же выстрел раздался. Остановились мы, а из дома два жандарма выбежали и сам директор. Я догадался, что они, грабителей ожидая, на нас поохотиться вздумали. Одного-то жандарма снаружи поставили у дерева, он и стоял, за стволом хоронясь, грабителей высматривал — думал, дурья башка, кто ни идет, тот и грабитель. Но у меня хватило ума сразу руки кверху поднять; отец тоже моему примеру последовал.
— Эгей, поосторожней! — крикнул я храбрецам.
Ну, подходим к дому, а жандармы-то не на себя, на нас же и злятся — почему не мы те грабители?! Но я с ними переругиваться не стал, заговорил с директором.
— Что, не заявлялись еще? — спросил.
— Пока нет.
— Видать, явятся позже, — обнадежил я его.
Директор жадно пожирал глазами свое сверкающее белизной царство: все надеялся грабителей углядеть.
— Будь я директор, иначе сделал бы, — отважился я.
— А как?
— Назначил бы плату грабителям, чтоб тогда являлись, когда мне угодно.
— Да ты мудрец! — сказал директор.
— Оба мы мудрецы, — ответил я ему, — потому как оба знаем, сколько будет от пятисот половина. А в дом-то вы как же зашли?
— Жандармы дверь вышибли.
— Ну, по крайней мере хоть что-то сделали, — заметил я.
Пошли мы с отцом в дом, поклажу-ношу свою с плеч снять. Мельком я и на дверь глянул — к счастью, они только замок сорвали. Тут и остальные вернулись в тепло, только один жандарм сторожить остался. Директор за стол сел, фельдфебель тоже. Оба, так или эдак, ходили в начальниках, потому и держались вместе; однако директор сидел вроде как главный. Рядовой жандарм подтянул к печке брошенную на пол попону и растянулся на ней, опершись на локоть.