Аберистуит, любовь моя

Прайс Малколм Malcolm Pryce

– Вы знаете, что собой представляет это кресло?

Я знал другое: он пытается выиграть время, обдумывает выход или надеется, что кто-нибудь войдет, – но течению его беседы было трудно сопротивляться.

– Это кресло барда с Айстедвода. Вы его выиграли за стихи.

– Трижды. Потому-то мне и позволили оставить его у себя.

– Как кубок мира бразильской команде.

Он моргнул. Потом устало поднялся и через темный кабинет перешел к окну.

– В том-то и беда с такими, как вы, Найт, – вы только, и знаете, что высмеивать. Ломать. Вы не умеете созидать. И никогда не умели.

– И каким боком сюда вписывается убийство учеников?

– Мозгли

не повезло.

– Вы еще расскажите, что, не разбив яиц, не сделаешь омлет.

Он пожал плечами и повернулся ко мне:

– А что – неплохая философия.

– Значит, Бьянка для вас – яйцо?

– Вы же не станете впадать в сантименты из-за проститутки?

Я подскочил как ужаленный и бросился на него; Лавспун вовремя отступил в сторону, и в результате я лишь ухватил его за руку. Он попытался высвободиться, и мы оба упали на стол, разметав фотографии, непроверенные сочинения, ножницы.

– Она в десять раз лучше тебя.

Он бешено расхохотался:

– Она не стоит моего пука.

– Говори, где она! – заорал я. Мы покатились по столу и упали на пол. Лавспун силился оттолкнуть меня, а я старался прижать его, подмять под себя. Он был силен, но у меня имелось преимущество в двадцать лет. Вскоре я уже поставил колени ему на грудь. Борясь, мы опрокинули лампу, и тонкий желтый луч падал теперь на его лицо.

– Где она?

Задыхаясь, Лавспун проговорил:

– Я говорил… вам… Я… не знаю.

Я сжал и занес кулак. Он спокойно посмотрел на меня ясными серыми глазами. В них не было страха. И тут я заметил на полу ножницы. Тяжелые портновские ножницы с кольцами, выкрашенными черным. Я схватил их и поднес к его лицу:

– Не вынуждай меня.

Он прыснул:

– Да у тебя для этого яйца не отросли! Никогда у тебя яиц не было, так ведь? Даже в регби играть не мог – цаца, да, я тебя помню; и вот ты пришел и думаешь меня напугать?

Я подвел ножницы вплотную и почти коснулся его глаза. Его ресницы задевали сталь. Я видел, каких явных усилий ему стоит сохранять самообладание.

– Ты меня не запугаешь. Я воевал в Патагонии.

– С Гуэнно Геварой.

Он фыркнул:

– Тебе ее никогда не найти. Мозгли сумел, но он умер, а у тебя не хватит мозгов.

– Что ты сделал с Бьянкой?

– С каких пор тебе есть дело до Пикелевой подстилки? Я покрепче сжал ножницы.

– Если не скажешь, где она, выколю зенки, и не видать тебе Кантрев-и-Гуаэлода.

Некоторое время слышалось только наше дыхание. Лавспун смотрел на меня, я смотрел на него, а между нами были ножницы. Наконец он сказал:

– Заключим сделку.

– Ты не в том положении.

– Девушка у Ирода; где – не знаю. Мы отдадим ее тебе завтра.

– С чего я должен вам доверять?

– С того, что напендюлять мне этими ножницами у тебя яйца не выросли, правда?

Глава 15

Разумеется, он не ошибся. Может, в пылу схватки я бы и пустил их в ход, но не вот так, хладнокровно. Может, занимайся я прилежнее спортивными играми на уроках Ирода Дженкинса, моя рука не дрогнула бы, но, как верно заметил Лавспун, я – цаца.

Что поделаешь. Я вышел из школы и поехал куда глаза глядят, через Комминс-Кох на Пенрхинкогх, а там – на запад в сторону Борта, все дальше и дальше от побережья. По дороге мне на ум снова и снова приходили слова Лавспуна. С каких пор я неравнодушен к Бьянке? Вспомнилась ночь, когда я привез ее к себе домой. Чтобы совершить акт, который – наряду с

деньгами – повинен почти во всех моих бедах. Сколько лет я сидел и смотрел, как люди корчатся на моем клиентском стуле, снедаемые подозрением, что им изменяют. И каждый думал, что его несчастье – единственное в своем роде, каждый думал – стоит заплатить мне деньги, чтобы опасения подтвердились, и станет легче. Все это я выслушал уже тысячи раз, Как священник исповеди; я – торговец липовыми индульгенциями. Акт, который перепахивает сердце. Который газеты называют сексуальным сношением, Лавспун зовет половым соитием, мужчина в баре называет перепихоном, Бьянка – вот парадокс – назвала это любовью, а миссис Ллантрисант стыдилась называть хоть как-нибудь. Акт холодного животного совокупления, который в этом городе зачастую не подразумевает ничего, кроме банальной похоти. Я не знал, почему его совершил. От одиночества, от страха и алкоголя, вероятно. Я не задумывался. Почему? Да потому, что она – девушка из «Мулена», и мы все знали, что у них не бывает чувств, а те, что бывают, выдуманы для соответствия обстоятельствам. Мы, мужчины, предостерегали друг друга, чванясь своей опытностью: держись подальше от этих продажных душ. И вот что выходит. Бьянка рискнула жизнью, чтобы мне помочь; и, может быть, уже погибла, а может – и того хуже. На такое могла подвигнуть только любовь или нежность, словом, чувство, на которое она якобы не способна. Я попытался представить, как Мивануи, бойкая и прыткая дочь Аберистуита, жертвует собой ради меня. Но как ни напрягал воображение, знал железно – об этом не может быть и речи.

Когда я добрался до Борта, сквозь серую пелену туч забрезжила заря. Я проехал по полю для гольфа, остановился у подножия дюны и вышел. Я собирался искупаться. Но, взобравшись на верхушку дюны, передумал. Вместо этого сел на песок и стал наблюдать за медленным беспрестанным бегом всеочищающих вод. Мои веки постепенно тяжелели, и я уснул. Меня разбудил Кадуаладр. Тот ветеран, которого мы с Мивануи угощали на пикнике. Кадуаладр предложил мне отхлебнуть у него из банки «Специального», и я не стал отнекиваться, хотя от крепкого пива на пустой желудок меня замутило. Некоторое время мы не разговаривали – просто глядели в вечность океана. Потом я задал ему тот же вопрос, что и Лавспуну Кто такая Гуэнно Гевара? Загадочная женщина-воин, с которой Мозгли познакомился за неделю до смерти.

Кадуаладр ответил не сразу, а когда ответил, то сказал просто:

– Шлюха она была.

– И все? Просто шлюха?

– До войны была шлюха. Девчонка с чайничной попонкой. Потом отправилась в Патагонию, стала солдатом. А после войны – кто ее знает? Она пропала.

Старый солдат встал и уже собрался уходить, когда я окликнул его:

– Помните, что вы сказали о Рио-Кайриог?

Он помедлил.

– Вы сказали, что ваш вариант истории в школе не проходят. Помните?

– Да.

– Вы можете рассказать ваш вариант? Подлинную историю Рио-Кайриог?

– Нет.

– Но вы же там были, не так ли?

– Да уж, я там был.

Он покачал головой и добавил, прежде чем уковылять вдаль:

– Но я не могу рассказать тебе эту историю. Не я должен ее рассказывать.

Когда я вернулся в контору, меня ждала записка от Иа – он просил позвонить, – а Ллинос опять сидел в моем кресле. Он выскабливал грязь из-под ногтей и сказал, не поднимая глаз:

– Хорошо поплавал?

– Недурственно, тебе самому стоило бы почаще бывать на солнце.