Абхазская повесть
Шрифт:
Увидев сестру с небольшим, аккуратно упакованным свертком в руках, Чиверадзе перевел разговор.
– Оставьте здесь, я возьму его с собой. Ты уж не обижайся, Федор. Тебе несут, а я отбираю.
– Вы еще не кончили? Пойдемте, Этери, пусть они поговорят, – сказал Шервашидзе, вставая. – Только короче. И потом зайдите ко мне, Вано, – обернулся он уже в дверях.
– Ты понял меня? – как только закрылась дверь, спросил Чиверадзе. – Возможно, они попытаются убрать тебя, мы поймаем их на этом. Когда тебе надо будет срочно сообщить мне что-нибудь ночью,
– Понятно!
– И в саду, – он посмотрел в окно, – тоже есть. Мне кажется, они попробуют навестить тебя – это было бы неплохо! А теперь давай прощаться, завтра заеду.
Чиверадзе поднялся, вынул из кармана брюк маленький маузер и сунул под подушку.
– На всякий случай! Все шлют тебе приветы, Василий Николаевич и Бахметьев тоже. Да, чуть не забыл, приехали Отрогов и Обловацкий, уже работают. Есть еще новость, но сейчас не скажу, потерпи. Хорошая новость, спасибо скажешь. А сейчас отдыхай!
14
Рано утром Обловацкий и Хангулов выехали в Гульрипш – небольшое селение к югу от Сухума. Появление их в этом маленьком поселке, лежащем на оживленном шоссе, не привлекло внимания местных жителей. Зайдя в оперпункт, Хангулов выяснил, что фамилию Акопян носят не меньше тридцати человек разного возраста. Обловацкий же, побродив по поселку и лавчонкам, зашел в маленький ресторанчик у автобусной остановки с заманчивым названием «Отдых друзей». Рядом с дверью на покоробившейся, порыжевшей вывеске были нарисованы беленький завитой барашек, бутылка вина, тарелка с чем-то очень неаппетитным и виднелась надпись «Зайди, голубчик» с большим вопросительным знаком.
Небольшая комната с низким потолком, дощатым, не очень чистым полом, тремя столиками под залитыми вином скатертями была пуста. Только в глубине ее, за непомерно большой стойкой, накрытой стеклянным колпаком, дремал буфетчик. Толстый, краснощекий и, видимо, ленивый. Даже дверной колокольчик, звякнувший при входе Обловацкого, не заставил его поднять голову.
Сергей Яковлевич подошел к прилавку. Под колпаком на тарелках лежала какая-то зелень, кусок местного ноздреватого, уже высохшего сыра, несколько коричневых яиц, и крылышко рахитичного цыпленка. От вида этой снеди у Обловацкого пропал аппетит, и он уже хотел повернуться и уйти, не будя спящего, но бросив взгляд на буфетчика, увидел, что тот не спит и наблюдает за ним заплывшими от жира узенькими глазами-щелками.
– Что кушать будешь? – подняв голову, спросил буфетчик.
– А что есть, кроме вот этого? – кивнув на витрину, сказал Сергей Яковлевич.
– Можно сациви, харчо, лобио, шашлык, мамалыгу с сыром, – привычно перечислил буфетчик.
– Ну давай шашлык, только поскорей, – неуверенно попросил Обловацкий. – И без мух, – добавил он, заметив, что мухи ползают по цыпленку.
– Сейчас будет! – заверил его духаньщик и с живостью, которой Обловацкий от него не ожидал, подскочил со своего стула, повернулся и, сунув голову в деревянное окошко в стене, громко скомандовал
– Один шашлык, быстро!
Он захлопнул окошко и начал резать хлеб.
Сергею Яковлевичу теперь уже нельзя было уходить: работа завертелась, и он был ее виновником. Обловацкий подошел к ближайшему столику, смахнул с него рукой крошки хлеба и какие-то косточки и сел, ожидая заказа.
– Вино пить будешь? – поинтересовался духанщик.
– А какое есть?
– Какое хочешь! Вино одинаковое, местное, только бутылки разные, – серьезно ответил толстяк.
– Давай местное, – улыбнулся Обловацкий.
Скоро принесли шашлык, а стол заставили тарелками с какой-то травой, острой пахучей «сацибели» и с хлебом. Появилась бутылка красного вина и мокрый стакан.
Пока Сергей Яковлевич пытался разгрызть и прожевать кусок старого жилистого мяса («Наверное, буйволиное» – подумал он), толстяк уже налил ему вина и сел рядом.
– Приезжий? – спросил он, любопытный, как все духанщики. – Из Москвы?
Продолжая жевать, Обловацкий кивнул головой.
– По делу приехал или так? – продолжал допытываться буфетчик. Это «так» очевидно означало: на отдых.
Сергей Яковлевич снова кивнул головой: «Так!» Потеряв надежду осилить кусок мяса, который не брали зубы, Обловацкий проглотил его и запил вином.
– В Москве работаешь? – не отставал буфетчик.
– В Москве, – переводя дыхание, ответил Сергей Яковлевич. – На днях домой уеду. – И, помня рассказы о здешней контрабанде, поинтересовался:
– Чего-нибудь хорошего у вас тут достать нельзя?
– Французские чулки? – наклонился к нему буфетчик.
Несмотря на то, что в комнате, кроме них, никого не было, он сейчас говорил шепотом.
– Можно и чулки, но лучше что-нибуда подороже.
– На костюм?
– Вот это уже хорошо, – обрадовано сказал Обловацкий.
– Какой цвет тебе хочется? – допытывался толстяк.
– А какой есть?
– Какой надо, такой и будет.
– Хорошо бы синий или коричневый. А посмотреть можно?
Обловацкий пожалел, что не взял с собой денег.
– Говоришь, через несколько дней уезжаешь? – переспросил его духанщик. – Давай адрес, завтра принесут тебе.
Обловацкий написал на клочке бумажки номер своей комнаты в «Рице» и свою фамилию. Увидев входившего в духан и, видимо, искавшего его Хангулова, он повернулся спиной, и Виктор понял, что мешает. Покрутившись у буфета и выпив стакан вина, он вышел.
– Видел? – буфетчик наклонился к столу. – Чекист.
– Что ты говоришь? Не может быть! А я подумал – курортник какой-нибудь, – притворно удивился Сергей Яковлевич.
– Чекист! Я его знаю! – уверенно сказал толстяк. – Я их всех знаю, – самодовольно повторил он.
– Так значит, завтра? – спросил Сергей Яковлевич, вставая и расплачиваясь.
– Наше слово – закон! Ты хороший человек, тебе можно сделать! – ответил духанщик. – Если что будет нужно, приходи, спроси Ашота – это я! – он ткнул себя пальцем в грудь.