Абхазская повесть
Шрифт:
Разоблачение Платона Самушия было тяжелым ударом для Ивана Александровича. Враг проник в органы! Как много удалась ему узнать? Нужно было время, чтобы ответить на этот вопрос. А вдруг, кроме него, есть еще какой-нибудь «двойник»? Чиверадзе не мог назначить точную дату ликвидации «шакалов» и о своих сомнениях сообщил в Тифлис.
В один из вечеров в кабинете Ивана Александровича раздался телефонный звонок. Дежурная телефонистка доложила, что с ним будет говорить Тифлис. Иван Александрович взял трубку и услышал знакомый, резкий голос одного из начальников отделов ГПУ
– Что же ты медлишь? Развел у себя предателей и либеральничаешь с ними! Почему не арестовываешь своего? – вместо приветствия услышал Чиверадзе.
– Еще не выявлены его связи, – начал Иван Александрович.
Собеседник грубо перебил:
– Ты не мудри! Сейчас же арестуй его и вышли под усиленным конвоем к нам.
– Но это вспугнет его сообщников, – возразил Чиверадзе.
– Никуда они не уйдут! Ты что ж, не сумеешь добиться нужных нам показаний?
Ивана Александровича передернуло от цинизма этих слов, но он сдержался и ответил, что Москва согласилась с его планом реализации дела в сентябре.
– А ты согласовал этот план со мной? – угрожающе сорвался тифлисский собеседник, но после короткой паузы уже спокойно продолжал: – Хотя, возможно, ты прав! Хорошо, арест не нужен. Завтра под каким-нибудь предлогом командируй его к нам. Мы его здесь прощупаем и тогда решим, что делать.
– Я думаю…
– А ты не думай, выполняй приказ. Завтра пусть выезжает!
Приказ оставался приказом, и на другой день утром Самушия, вызванный к Чиверадзе, получил распоряжение отвезти в Тифлис объемистый пакет с одним из старых архивных дел.
Случаи, когда роль фельдъегеря выполняли оперативные работники, бывали довольно часты, и это не могло насторожить Самушия. Сотрудники любили такие короткие командировки в столицу республики: это давало им возможность, закончив служебные дела, походить по магазинам и выполнить многочисленные и разнообразные просьбы домашних и друзей.
Невысокий, худощавый, с пышной шевелюрой цвета воронова крыла, Самушия, польщенный тем, что направляют в Тифлис его, а не другого, заметил, что Чиверадзе внимательно смотрит на него и подтянулся.
С трудом сдерживая отвращение к стоящему перед ним на вытяжку человеку, Иван Александрович сказал:
– Поедешь сейчас же, а то не успеешь на четырехчасовой в Самтреди. В Тифлисе не задерживайся. Деньги и документы возьми в финотделе. О своей поездке никому не говори. Ну все, поезжай! – и, не подавая руки, кивком головы отпустил его.
Как только за Самушия закрылась дверь, Чиверадзе позвонил в Тифлис, сообщил, что приказ выполнен, «свой» четырехчасовым выедет, и попросил долго его не задерживать… Ему хотелось верить, что в Тифлисе поймут риск, связанный с задержанием Самушия, и не пойдут на это. Надо было все же принимать свои меры. Вызвав Дробышева, Чиверадзе распорядился усилить наблюдение за всеми «подопечными». Возмущение вновь охватило его. когда он рассказал Федору о приказе.
– С ума сошли! – вырвалось у Дробышева. – Неужели они рассчитывают, что этот мерзавец так легко сознается. Я не могу понять, что это: головокружение от успехов, глупость или
– Ты прав, – Чиверадзе откинулся на спинку кресла.
– Ладно, хватит об этом, – продолжал он. – Как у тебя дома?
Вопрос был задан неожиданно и застал Федора врасплох. Он как-то сжался и неохотно ответил.
– Привыкаем друг к другу.
От Ивана Александровича не ускользнула перемена в настроении Дробышева.
– Когда ты лежал в госпитале, помнишь, я с тобой говорил о ее приезде, – сказал Чиверадзе. – У тебя было время подумать и принять решение. Ты, видимо, ничего не решил, предоставив все времени. Что значит это «привыкаем»? Ты простил ее?
Дробышев молчал, не зная что сказать.
– Не понимаю. Простил и забыл о ее ошибке? – настойчиво допытывался Чиверадзе. Федор посмотрел в глаза Ивану Александровичу и медленно произнес:
– Простил, да! – И, немного подумав, тихо добавил: – Но забыть не могу! Не могу!
На другой день утром Чиверадзе позвонили из Самтреди и сообщили, что ночью в результате собственной неосторожности Самушия, возвращаясь из буфета в вагон, попал под колеса встречного поезда и погиб. Взволнованный этим сообщением, он командировал в Зугдиди Дробышева и позвонил в Тифлис. Секретарь, всегда такой предупредительный и четкий, долго и нудно мямлил о том, что « хозяин» занят и не может взять трубку, Чиверадзе резко потребовал немедленно соединить его. Наконец, после длинной паузы и явно слышимого шушуканья Иван Александрович услышал знакомый недовольный голос. Едва Чиверадзе начал докладывать о происшествии в Самтреди, начальник отдела перебил его:
– Не оправдывайся! Даже такой простой вещи не мог организовать. Ну и черт с ним!
– Как это черт с ним? – возразил Чиверадзе. – Ведь мы так и не выяснили до конца роль этого предателя и его сообщников.
– Одним мерзавцем меньше – и то хорошо! – сказал начальник. И внезапно спросил: – А не может быть, что твои люди ошиблись?
Чиверадзе был ошеломлен. Как? Его пытаются убедить, будто Самушия не виновен? Кажется, собеседник ждал именно такого ответа. Ивана Александровича возмутила эта попытка, и, не сдержав себя, он резко ответил:
– Нет! Ошибка исключена! Я сам убедился в предательстве.
– Ну что ж, расследуем, разберемся – недовольно ответил далекий голос. – И виновных накажем!
На этом кончился разговор, оставив Чиверадзе в тяжелом недоумении.
38
Перед самым отходом рейсовой машины на Михайловку к станции Союзтранса подъехал Жирухин. Рассчитавшись с извозчиком и взяв из пролетки свой чемодан, он пересек базарную площадь и подошел к автобусу, заполненному колхозниками и рабочими со строительства. Задние места были заложены многочисленными мешками и чемоданами, уже обвязанными веревкой, но, не смотря на это, шофер предложил положить чемодан туда. Жирухин поблагодарил и отказался. Протиснувшись через ряды плотно сидевших пассажиров, он занял свое место и поставил чемодан на колени. Как только он сел, его сжали с обеих сторон.