Абхазские рассказы
Шрифт:
Должно быть, Заира объяснила ему, что нельзя допустить, чтобы твои горести принял на себя другой. И все равно у него все получается умело и красиво... Потом Гушка подхватит на руки тяжелого, крепко сбитого Марда. Наконец, подойдет и к дочери, поцелует, почему-то смущаясь присутствия Нодара. Но задолго до этого приметит хорошо ли, покойно ли на душе у дочери. Хотя и Заира и ее отец считают, что умеют глубоко прятать свою тревогу и людям даже невдомек об их печалях, Гушка насквозь их видит...
А тот день был не очень жаркий, несмотря на разгар лета. Накануне прошел ливень и земля была влажной,
И тотчас — чует все материнское сердце — поняла: стряслось неладное. Заира улыбалась ей и на тревожныЙ вопрос, не случилось ли беды, спокойно ответила, что волноваться незачем, а Гушка все не могла унять тревоги.
— Почему не дала знать, отец встретил бы. Измучилась, наверно, одна с ребенком и ношей, — упрекнула она дочь.
— Верно, устала, — сказала Заира и покраснела, будто призналась в чем-то стыдном.
— И как не устать в такую жару, с ребенком, с грузом...
— Да нет, мама, не от ноши, я налегке жить устала.
Сказала и усмехнулась.
Гушка опешила от ее усмешки, а пуще всего от непонятных слов дочери, но предпочла не допытываться, что да как.
— Почему это вы без моего Нодара приехали? — улыбнулась дочери. — Не будет вам сегодня к обеду индюшки и не надейтесь, подожду, пока мальчик приедет.
Дочь даже улыбкой не поддержала шутку матери, молча прошла на кухню.
Гушка следовала за ней с Мардом на руках, который беспокойно вертелся, пытаясь сползти на землю.
— Где отец? — спросила Заира.
— Придет скоро. Ты лучше скажи, когда Нодара ждать. Ведь он в этом году намеревался в нашей больнице поработать.
— Разве? — рассеянно удивилась Заира.
— Говорил ведь, если ничего не подвернется другого, то поработает здесь.
— Значит подвернулось другое... И, вообще какой толк всю жизнь среди больных проводить.
— Вот видишь! — сказала Гушка довольно. — Говорила же я тебе, когда ты на доктора учиться собралась, говорила, иди, Заира, в учителя. Доктором стать оно, конечно, почетно, но сама понимаешь, нелегко это в чужих болячках разбираться. Если даже кто-то из своих долго хворает и то устаешь, а уж с чужими больными дело иметь... Говорила я тебе... ты и слышать не хотела. Теперь, оказывается, мать была права. Она чаще бывает права, мать-то, чем кажется вам, молодым.
— Может так, — с несвойственной ей покорностью, согласилась Заира. — Твой зять непременно тебя поддержал бы.
— Умный, потому и согласился бы...
Заира стремительно схватила ведро с ковшиком и быстро вышла.
— Ноги помою, запылились, — сказала она с порога.
Мыла она ноги
— Когда все-таки Нодар к нам выберется? — Лучше бы он никогда к нам не выбирался, мама.
Заира рывком подняла голову. Лицо ее пылало неровным pyмянцем, будто в жару сидела у очага.
— Где же отец?
— Где, где! Изгородь вокруг поля чинит, где ему быть, председательского места еще никто не удосужился предложить.
— Я сбегаю к нему...
— Зачем? Кликни, сам придет, не привязан же он там на самом деле.
— Лучше к нему пройду! — заторопилась Заира, пряча глаза от матери.
Мард потянулся за ней, но Гушка подхватила его на руки.
— Пойдем, день мой ясный, пойдем, покажу котенка. Смотри, где он сидит, под лавочкой...
Забавляла Гушка внука и так и этак, старалась его подбросить повыше, щекотала лицом его нежный гладкий живот, мяукала вместо упрямо свернувшегося в клубок котенка, а думала только об одном: неладно у дочери. Чует сердце: пришла беда, среди ясного дня открыла дверь и вошла в дом... Отец и дочь вернулись усталые, изнуренные, будто пришлось им, прежде чем добраться до дома, осилить нелегкую дорогу. Гушка услышала, как Хакуц угрюмо сказал дочери: «Не дай себе озябнуть, Заира...» Это в летний день-то? Хакуц издали поглядел на внука и не заходя в дом, прошел к алыче посреди двора и уселся в ее тени. Заира рядом прислонилась спиной к стволу и, задрав голову, смотрела на белые стремительные облака, что неслись по жаркому небу.
Обидно стало Гушке, да и кому не было бы обидно на ее месте.
Она громко с порога велела дочери сходить в огород, собрать свежих помидоров. А как только дочь ушла, приступила к мужу.
На этот раз она не стала его щадить и потребовала, чтобы он выложил напрямик, что стряслось у дочери.
— Не тревожься, старуха, — сказал он неожиданно мягко. — Крепкие кости у Заиры, не согнешь!
— Что не сгибается, то ломают! — напомнила Гушка, поражаясь гордости, прозвучавшей в его голосе.
Чувствовала она и как верно чувствовала: гордиться нечем.
— Не тревожься, — повторил Хакуц, но объяснять ничего не стал.
— Долго ли ты будешь вокруг да около ходить! — рассердилась вконец Гушка. — Скажи прямо, что за напасть свалилась на нашу голову.
— Видишь ли, Заира решила вернуться домой.
— Это что, учебу бросить?
— Учебу она не бросит, — решительно сказал Хакуц. — Но кроме нашей хибарки, у нее нет больше дома.
Он сердито отвернулся от нее и, задрав голову, принялся рассматривать ветви алычи в желтых, как янтарь, перезрелых плодах.
Гушка была так ошарашена, что и слова вымолвить не могла. Но потом она взяла себя в руки.
— Что за молния ударила между ними, скажи! — потребовала она.
— Дороги у них разные, вот что...
— Какие такие разные дороги? Чего еще надо твоей дочери? Могла ли она мечтать, когда месила деревенскую грязь, о нынешнем достатке. Могла ли? Хорошей жизни она не знала, теперь понять не может своего счастья, вот что... Или... — тут Гушка похолодела от одного предположения, — может, Заира, не угодила чем-нибудь его родне или ему самому? Легко ли угодить...