Абрикосовая косточка. — Назову тебя Юркой!
Шрифт:
Нам с Витькой выдали по халату. Мы пошли длинными коридорами. Баба Паля лежала под целлофановым колпаком — это специальное кислородное устройство, кислород по трубкам подаётся из громоздкого аппарата, который автоматически меняет дозы кислорода, отмечает давление и ещё что-то. Паля обрадовалась нам. Улыбнулась под колпаком, руки у неё уже совсем обессилели, челюсть выдвинулась, глаза запали. Даже Витька понял, что бабушка, наверное, больше никогда не вернётся
— Сладкого нельзя! — предупредила сестра.
— Пускай лежат, — огрызнулся Витька. Брови у него насупились, он надулся, как ёжик, того гляди, бросится в драку. Сестра отошла. Витька уселся на табурет и начал читать вслух письмо от командира 16-й кавдивизии Буденного — Логинова. Это бывший командир Пали. Его нашли в Ставрополе красные следопыты. Потом зачитал ответ Логинову. По выражению бабушкиных глаз Витька определял, что надо вычеркнуть, что оставить в тексте. Пока они «обсуждали» письмо, я вышла в коридор, нашла дежурного врача.
Скоро Первое мая. На лестничной площадке выздоравливающие расписывали плакаты. Пахло краской.
— Пойдём на демонстрацию, — мрачно пошутил дежурный врач. — Теперь только следи за больными — убегут. Как весна, так побеги…
И он стал рассказывать мне что-то про электрокардиограмму, про солнечную активность, про взрывы на Солнце.
— Значит, плохо? — спросила я напрямик.
Меня возмутила его неуклюжая манера не волновать родственников.
Когда я вернулась в палату, край целлофанового колпака был откинут — Витькина работа. Я попыталась опустить колпак. Паля запротестовала — ей трудно говорить, трудно напрягать голос.
— Как Маня? — прошептала она. Всю жизнь Паля не замечала своих недугов и сейчас беспокоилась за сестру, которая плохо слышит, у которой много пережитков.
— Богу молится!
— Ты не бросай её, Кира! Не бросай! Если что со мной… — с придыханием попросила Паля. — Шкуро угнал её Ганю… Уж не вернётся, видно. Она одна. Зайди на мой завод, объясни, почему я не пришла на собрание. Не забудешь?
Больше Паля не может говорить. Смотрит на меня добрыми глазами. Я целую ей руку. Витька, отойдя к окну, глотает слёзы — не выдержал, а ещё мужчина! И что мужчины такие слабые!
Паля тихонько пожимает мне руку, показывает глазами на тумбочку. В ящичке лежит заверенная главным врачом доверенность на получение пенсии.
— Тебе!.. — догадываюсь я по движению её губ. — Ребёнку… Купи…
— Спасибо! Скоро у тебя будет
Бабушка опять что-то спрашивает. Догадываюсь: «Как назовёшь?»
— Юркой! Юркой! А девчонку — Машкой.
Паля улыбается. Одобряет мой выбор.
Витька всхлипывает у окна. Нашёл место нюни распускать. Хуже девчонки! Плакса! Я и сама еле сдерживаюсь, но сдерживаюсь. Ведь надо! Надо. Я должна быть сильной.
Паля ртом хватает воздух… Опускаю полог. Проходит минут пятнадцать. Она опять требует, чтоб её открыли.
— За Виктора я спокойна, — медленно вздыхает она. — А что думаешь ты?
Я понимаю, что больше всего волнует её, больше электрокардиограммы и частоты пульса. Я говорю:
— Решила…
— Кто даст рекомендации?
— Дали… Дадут.
Паля закрывает глаза. Лицо светлеет. Я не могу сказать иначе. Я знаю, что мое решение для неё нужнее всех лекарств в мире. Такой уж она человек. Есть такие люди на земле!
Приходит врач. Бегают сестры… Нас с Витькой выпроваживают в коридор. Больные ходят на цыпочках. Выздоравливающие продолжают молча писать лозунги.
Витька уткнулся в мой бок и дрожит. Что от него требовать — он же всего-навсего ученик пятого класса. А мне нужно держаться. Я теперь остаюсь вместо бабушки. Я — её внучка…
В час дня не стало Полины Гавриловны… Такие, как она, долго в больницах не лежат.
В главном здании мне выдали её документы и сказали:
— Партийный билет снесите в райком. Знаете, где райком?
— Знаю! — ответила я.
«ПРАВДУ» ПОЛУЧАЮ Я…
Я стою на Марсовом поле. На граните высечены слова:
НЕ ЖЕРТВЫ — ГЕРОИ
ЛЕЖАТ ПОД ЭТОЙ МОГИЛОЙ,
НЕ ГОРЕ, А ЗАВИСТЬ
РОЖДАЕТ СУДЬБА ВАША
В СЕРДЦАХ
ВСЕХ БЛАГОДАРНЫХ
ПОТОМКОВ
От Невы доносятся звуки оркестра и гул голосов. Сегодня Первое мая.
Слева через канавку — Летний сад. Канавка мелкая. Её можно перейти вброд. Вброд… Для меня канавка стала непроходимой границей — я не люблю Летнего сада. Он красив. Там хорошо. Белеют скульптуры. Но я не люблю его. Просто не стала любить. Я теперь хожу только к вечному огню, который с тихим шелестом бьёт из красного мрамора. Я хожу сюда и долго стою…
А в наш почтовый ящик каждое утро почтальон по-прежнему приносит газету «Правда». Палину газету. Теперь «Правду» получаю я.