Абу Нувас

Шидфар Бетси Яковлевна

Имам читал из Священной Книги. Хасан не вслушивался — он хорошо знал Коран и мог продолжить с любого стиха, его интересовала лишь манера декламировать.

— У муэззина хороший голос, а у этого — как у холощеного козла, — прошептал он вместо «аминь». Но вот до него дошел смысл стихов — имам дребезжащим старческим голосом возглашал суру «Неверные».

— Тут надо говорить громче, как же этот козел справится? — шептал Хасан. Имам, видно сделав отчаянное усилие, чтобы читать громко, провизжал:

— О вы, неверные!

— Мы здесь! — неожиданно для себя крикнул Хасан и рассмеялся, уже не сдерживаясь.

Он смеялся, чувствуя, как по щекам текут слезы, смеялся до боли в животе. Друзья дергали его за одежду, кто-то из них пытался зажать ему рот, но Хасан отбивался. — Эй, имам, старый козел, ты звал неверных, а мы здесь! — еще раз крикнул Хасан. Он ничего не боялся, ему было только смешно. Он не испугался и тогда, когда разъяренные верующие набросились на него, вывернули за спину руки и потащили из мечети. Он не отбивался, когда неизвестно откуда взявшиеся стражники туго связали его, сняли с головы чалму и, сделав петлю, накинули на шею. Они отогнали беснующуюся толпу. Потом один из них, взяв в руку конец чалмы, пустил коня шагом. Хасан шел за ним, не оглядываясь. Ему все еще было смешно и казалось, что он освободился от какого-то бремени, уже давно тяготившего его.

Кто-то из толпы бросил в него камнем, но не попал. Выворачивая шею, Хасан увидел Хали, ударившего кого-то, и своих учеников, которые, прячась за спинами любопытных, пробирались за ним.

— А кто же будет разгонять дерущихся? — весело спросил Хасан стражников.

— Молчи, еретик, — замахнулся тот плетью, но опустил руку, встретившись с издевательским взглядом Хасана. Он выругался и пустил коня рысью, и поэту, чтобы не задохнуться, пришлось бежать. Он чувствовал, что выбивается из сил, сердце, казалось, подступило к самому горлу. Петля все туже давила шею, не хватало воздуха, ноги онемели, потемнело в глазах. Но тут стражник остановил коня, и Хасан, срывая с горла петлю, без чувств повалился на каменные плиты.

XIX

Первое, что он увидел, открыв глаза, были черные сапоги из блестящей мягкой кожи. Они переступали по каменным плитам, и их движение, как ему показалось, предвещало какую-то угрозу.

Хасан с трудом поднял голову, потом, сделав усилие, сел. Руки развязаны. Сильно болела щека. Он невольно схватился за лицо и поморщился, взглянув на ладонь — она была в крови.

Черные сапоги подошли ближе. Хасан поднял голову и увидел худощавого бледного человека в черной одежде с плетью в руке. Он внимательно посмотрел на Хасана, потом повернулся к стражникам:

— Где это случилось?

— В квартальной мечети Карха, господин.

— Встань, — холодно сказал человек Хасану. Поэт с трудом поднялся, держась за врытый в землю деревянный столб. Стражник захохотал:

— Смотрите, как вцепился! Не торопись, тебя еще привяжут к нему, и ты получишь свою долю!

Пошатываясь, Хасан отошел от липкого и зловонного столба, пахнущего засохшей разлагающейся кровью.

— Кто ты и как твое имя? — спросил человек в черном.

Хасан хотел ответить, но горло нестерпимо болело, и он что-то прохрипел. Человек в черном нетерпеливо похлопывал плетью о сапоги, но видя, что Хасан не может говорить, повернулся к стоящим за ним стражникам:

— Отведите его к тем людям.

Стражники подтолкнули Хасана к неглубокой яме, покрытой толстой деревянной решеткой.

— Прыгай! —

сказал один из них, приподняв решетку.

Протиснувшись под гладкий брусок, Хасан прыгнул, стараясь не попасть в столпившихся в яме людей. Решетка упала над его головой, стражник навесил на кольца огромный замок.

— Здесь все твои друзья, тебе будет хорошо с ними! — сказал он.

Хасан сел на землю. Ноги у него дрожали, да и все равно в яме стоять невозможно — голова упиралась в решетку, хотя Хасан и невысок. Сидящие в яме, оглядывали его безразличными глазами. Некоторые лежали без движения, видно, обессилели от пыток и голода. Изможденный старик в изодранной рубахе подполз к Хасану, уставился в лицо лихорадочно блестевшими расширенными зрачками:

— Если ты веришь в святого Мани, терпи — твоя душа не умрет, а переселится в прекраснейший облик в обиталище света.

Хасан молча отодвинулся от него. Старик что-то забормотал. В углу ямы страшно завыли, кто-то крикнул:

— Заткните пасть этому бесноватому!

Раздался звон железа, звук глухих ударов, и вой умолк.

Он начал задыхаться. Попытался встать, но ударился головой о железные прутья, и стражник, не глядя, ткнул в них тупым концом копья. Хасан снова упал. С земли тянуло нестерпимым зловонием, люди вздыхали, стонали, копошились в яме, как могильные черви. Хасан перевернулся и лег на спину. Стало немного легче — отсюда видно темнеющее вечернее небо, перечеркнутое решеткой.

Какой-то человек, низко пригнувшись, подошел к Хасану, присел возле него на корточки, положил на плечо тяжелую руку:

— Что, сынок, тебя нашли пьяным, или обвиняют в ереси? Если тебя сюда бросили из-за вина, то это пустяки — дадут десять ударов и отпустят. Ересь хуже…

Хасан неохотно ответил:

— И то, и другое.

— Горе тебе! Как же ты попался? — в голосе чувствовалась мягкость и доброта, и он неожиданно рассказал все.

Человек покачал головой:

— У тебя нет покровителя?

— Не знаю, — нерешительно сказал Хасан, — может быть, есть.

— Я дам тебе один совет. Сейчас строже всего преследуют верующих в лжепророка Мани. Говорят, что они поклоняются свету и тьме, умываются мочой, вступают в брак с сестрами и дочерьми, крадут детей мусульман и убивают их или заставляют участвовать в своих богохульных обрядах. Когда тебя выведут утром, тебе для испытания дадут изображение Мани и велят плюнуть в него.

— Зачем? — удивился Хасан.

— Если ты поклоняешься Мани, то не станешь делать этого, как бы тебя ни заставляли, и тогда тебе отрубят голову. Послушай меня, плюнь в него. Если ты веришь в пророка Мани, он простит тебя, а наказание Хамдавейха страшнее, чем гнев любого пророка.

— Хамдавейха? — спросил Хасан, и ему стало страшно. — Это такой тощий, в черных сапогах?

— Он самый, — прошептал человек. — Он не становится толще от крови своих жертв и не знает жалости.

— А ты почему попал сюда? — спросил Хасан.

— По наговору, сынок. Я Мухаммед-ткач, меня знают во всем квартале, и купцы всегда берут у меня пряжу по самой хорошей цене. Но глаз завистника хуже собачьего глаза. Меня обвинили в том, что я неправильно молюсь, хотя, клянусь Аллахом, все мои молитвы по закону и обычаю. А теперь надо нам поспать, пусть даже сегодня наша последняя ночь.