Абу Нувас
Шрифт:
— Довольно, Инан, пожалей несчастного Абу Али, видишь, он сейчас заплачет, — прервал ее Хали. — Лучше скажи нам, чьи это стихи, ведь ты все знаешь:
«Он все жаловался на любовь молча, и наконец я услышал, Как он вздохнул из самых глубин сердца и заговорил»?Инан дернула плечом:
— Стыдно такого не знать — стихи принадлежат Кумейту, а дальше идет:
«Он плачет,— Да благословит Аллах твои уста! — крикнул Хали. — Почему Бог создал тебя женщиной? Иди и садись на почетное место, ты будешь сегодня нашим судьей. И не сердись на Абу Али, он ведь не виноват, что судьба не посылает ему удачи.
— Я не сержусь, — тихо ответила Инан, глядя на Хасана.
Девушка села на самое высокое сиденье, которое придвинул ей Хали, а вокруг на подушках уселись Хали, Муслим, Васити, Раккаши, Дауд ибн Разин, которого учил Башшар, Дибиль, Абу-ш-Шис и еще кто-то, кого Хасан не мог рассмотреть. Сзади пристроились их ученики, в том числе Яхья и Абу Хиффан.
У ног Инан примостился Ибрахим, сын Эмира Хасыба, наместник Египта, с тетрадью, каламом и чернильницей — он приготовился записывать стихи самых известных поэтов. Ибрахим из Мосула сел на скамеечку пониже рядом с Инан и объявил:
— Я сложу музыку на стихи победителя и буду петь их у xалифа. Начинайте!
Ибрахим ибн Хасыб подал Инан серебряную чашу. На дне ее лежали свернутые полоски бумаги, на которых записаны имена участников состязания.
— «Муслим», — прочла Инан, развернув одну из полосок.
Поэты зашумели, возгласами подбадривая Муслима. Он встал:
— Когда вино проникнет к нам в жилы, Оно заставит нас идти, покачиваясь, будто закованный идет, утопая в грязи. Жизнь только в том, что вечером ты влюблен, А утром сражен кубком и большеглазой красавицей.— Будь благословен, сраженный красавицами, — крикнул Хали. — с сегодняшнего дня я стану называть тебя только так.
— «Абу Нувас» — прочла Инан, и все замолчали. Ибрахим, сын Хасыба, окунул калам в чернильницу.
— Ну, сраженный красавицами, я скажу в том же размере, что и ты:
Вино проникло к ним в суставы, как выздоровление проникает в больного, Когда его смешали, оно сделало с домом то же, что утро делает с мраком. Идущий во тьме нашел по его свету путь, Как путешественник находит путь по приметному знаку.Когда Хасан кончил, был слышен только лихорадочный скрип калама. Наконец Ибрахим записал стихи и восторженно крикнул:
— Он победил!
— Подожди! — остановила его Инан. — У нас еще есть участники, посмотрим, что скажут они. Дибиль!
Высокий, худощавый, похожий на
Хали насмешливо сказал:
— Наш бедуин не может без Сельмы или Лейлы.
— Молчи! — прервала его Инан. — Здесь я судья.
Хали поклонился и подмигнул Хасану. А Инан разворачивала следующую записку:
— Абу-ш-Шис!
Застенчиво улыбнувшись, тот встал и, заложив руки за пояс, стал читать нараспев:
— Отвяжите моего коня — не из ненависти говорю это — Уходи, ведь и я, Умейма, ухожу. Двоих женщины не любят — Того, кто поседел, и кого преследуют неудачи. Но любовь остановила меня там, где ты остановилась, Не могу я идти вперед, не могу и назад.— Хорошо! — крикнул Хасан, не удержавшись. — Клянусь жизнью, это лучшее из всего, что было здесь сказано, и я возьму у него эту мысль, только выскажу ее другими словами!
— Подожди! — остановила его Инан. — Сейчас мое слово. Я считаю, что двое заслуживают похвалы — Абу Али и Абу-ш-Шис. Но мы подвергнем их еще одному испытанию.
Инан взяла кубок из красного стекла на тонкой ножке, налила вина из кувшина и подала кубок Хасану:
— Опиши его!
Закрыв на минуту глаза рукой, Хасан сказал:
— Кубок — рубин, вино — жемчуг из рук жемчужины с тонким станом. Она поит вином из своих очей и вином из рук, и не избежать двойного опьянения. Я вдвойне опьянен, а друзья мои — вполовину, я отличен этим среди всех один.Все молчали. Инан подала кубок Абу-ш-Шису, но тот отстранил его:
— Я не могу состязаться с Абу Али, — покачал он головой.
— Тогда первенство присудим Абу Нувасу, — весело сказал Ибрахим из Мосула и, взяв лютню, стал тихонько напевать последние стихи, подбирая к ним напев.
Яхья и Абу Хиффан подобрались поближе к Хасану и сели, восхищенно глядя на него. Ибрахим ибн Хасыб листал свою тетрадь, показывая записи стихов, сделанные им на состязаниях поэтов.
Хали привязался к важному ан-Нумейри:
— Эй, Абу Хеййя, где твой знаменитый меч «Уста судьбы»?
— Он остался дома, сын греха, я не знал, что он понадобится мне сегодня, чтобы подрезать тебе язык.
— Где там, дядюшка, им не разрезать и жир из курдюка овцы, ты ведь купил его за дирхем у торговца-иудея!
— Молчи, нечестивец, этот меч рассекает и волос!
— Разве что волос твоей бороды, — издевался Хали.
Покраснев от гнева, ан-Нумейри невольно схватился за свою редкую бороденку и открыл рот, но Хали не дал ему ответить: