Abyssus abyssum invocat
Шрифт:
– из "Свода священных законов Империи" II века, Века Созидания.
Жан Вентури пятнадцать лет служил цезарионом, телохранителем Цезаря, правителя нерушимой Империи. Раньше цезарионы убивали себя после смерти своего сюзерена. Теперь это признано расточительным, и новые Цезари часто брали старых к себе на службу.
Так за время службы Жану удалось пережить аж четырех
Цицерону было... попросту наплевать на Империю, на придворных, на народ. Он целыми днями сидел на троне, уставившись в одну точку. Мало что могло надолго привлечь его внимание, поэтому просители чаще разговаривали с советниками.
Да и ничего императорского в новом наместнике Богов на земле не было. Ни стана, ни красивого лица. А белая туника, как ни старайся, выглядела на нем мешковиной, золотой венок же то и дело норовил упасть...
Жалкое зрелище. Даже в урожденном калеке Октавиане было больше жизни... Теперь же бдение у трона для Жана Вентури превратилось в пытку. Он чувствовал, что ржавеет быстрее собственных доспехов.
Не было никаких сомнений, что тщедушный диктатор не имел никакого отношения к смерти предыдущего сюзерена, а стал лишь промежуточной марионеткой на веровочках. Цезарь Константин, по совместительству брат Цицерона, умер при загадочных обстоятельствах. Он был, безусловно, умалишенным, но, на памяти придворных, тому никогда не приходило в голову прыгать из окна тронного зала. Да еще воткнув себе в живот кинжал. Константин до смерти боялся боли и крови. Ему казалось, что с кровью жизнь уходит безвозвратно, и он становится слабее.
А этого... хоть мечом проткни! Цицерон лишь поднимет безразличный взгляд и испустит дух, никого не потревожив.
Единственной отрадой было то, что можно шептаться с другим цезарионом, справа от трона. К несчастью, сегодня там поставили Пьер Пацци. Еще тот молчун. Под густой серой бородой скрывались чем-то даже женственные черты лица. Тонкий, как жердь, маленький, но верткий. Чем-то напоминал недотепу-племянника Рафаэля. Но тонкие руки и ноги состояли из сплошных жил. У такого и палка станет смертельным оружием. Будучи сильным и крепким на вид, Жан опасался сражаться с соратником по-настоящему, вне тренировочных поединков.
Этот цезарион был самым фанатичным из всей восьмерки приближенных к Цезарю телохранителей. Оттого и заговорить сейчас с Пацци - это получить после нагоняй от легата, ведь стоявшим за троном запрещено разговаривать. В древние времена за такое отрубали языки...
Вот только сегодня, поздним вечером, когда в тронном зале никого не было, кроме бревна на троне, Пацци заговорил сам:
– Жан.
Цезарион вздрогнул. Он так давно не слышал голоса Пацци, что принял его за глас Богов. Может, это банальная провокация?
– Что?
– в горле пересохло, слова вырвались с хрипотцой.
– Твоя семья действует против моей. Что еще вы затеяли?
Глаза Жана стрельнули в сторону Пацци. Не дурак ли он? Неужели такое можно спрашивать? Какой ответ он надеется получить?
– О чем ты, Пацци?
– Жан никогда не называл по именам своих братьев по оружию.
Да и это никогда не было проблемой. Восемью главными телохранителями становились представители самых знатных семей Империи, по одному на место. Это была высокая честь. Если семья не могла предоставить достойного кандидата, ее место занимала другая, и неудачникам приходилось прозябать среди обычных тридцати двух телохранителей, пока не выпадет новый шанс на возвращение.
Среди цезарионов Вентури появлялись чаще многих. Вот уже четвертый век их династия цезарионов продолжается без перерыва. Они пережили Век Гнева, Век Голода, и вот теперь Век Праведности, что закончился неделю назад.
Пацци же были бессменны со времен реорганизации Империи, каждый их кандидат тренировался в самых тяжелых условиях. Но Жан не сомневался, что если придет такой час, Пьер Пацци падет, не выдержав его натиска...
– Ты знаешь, о чем, - запоздалый ответ прервал размышления.
– Ты не считаешь, что говорить прямо за Цезарем о таком не пристало?
– уклонился от ответа Жан.
– О ком ты?
– Пацци медленно прошел вперед и пнул ногу Цицерона, развалившегося на троне. .
Тот не шелохнулся. Позор. Он и в отхожее место сам никогда не отлучался, только если заботливые слуги не отведут. Хотя бы есть сам умел, уже что-то...
– Об этом мешке плоти? Он нам не помешает, - цезарион вернулся на положенное место, тяжелые сапоги громко отстукивали по граненому камню.
В каждом шаге читалась ярость. И Жан понимал почему. Пацци были гордецами, почище Романо или Антонини. Предыдущий Пацци не смог пережить смерти любимого сюзерена, злобного Антония, и перерезал себе глотку. Пьер Пацци же, считай, стал цезарионом, когда впервые взял в руки деревянный меч в годовалом возрасте. Всю жизнь готовиться, ждать смерти своего старого отца-цезариона... и все ради Октавиана, Константина и, теперь, Цицерона.
– Тебя полагается высечь до смерти за такой поступок, - не преминул напомнить Жан, чувствуя приятное тепло от того, как гордого Пацци гложет презрение.
– Ты не скажешь ничего легату. Да и его мало интересует труп на троне.
Жану не нравилась такая разговорчивость. Не к добру это.
– Знаю. Поэтому и не скажу. Пни его за меня еще раз, - он решил пока подыграть.
– Вернемся к нашим семьям. Я знаю, что твой отец не причастен к этому. Он лучший из вашего семейства...
– Обойдись без эпитетов в отношении моей семьи, Пацци, или я перечислю всю твою поганую родословную. Разрисовав ее мечом на твоей спине...
– огрызнулся Жан.