Ацтек
Шрифт:
В армии, на ночном привале, когда из темноты беспрерывно слышался шум, производимый множеством людей, я постоянно чувствовал себя частью некоего единого целого. Но в ту ночь за моей спиной в отблесках костра слышались лишь изредка роняемые слова и приглушенная возня: это рабы оттирали кухонные принадлежности, подбрасывали в костер сухие ветки и подкладывали листья под наши одеяла, да собаки дрались из-за объедков. Передо мною же была непроглядная тьма — без малейшего намека на какую-либо деятельность, на какое-либо вообще присутствие людей. Создавалось впечатление, будто я стою на самой грани обитаемого
Мне очень редко, даже когда я оставался совсем один, доводилось чувствовать себя по-настоящему одиноким, но в ту ночь, когда я намеренно, чтобы испытать себя, стоял, повернувшись спиной к теплу, свету и людям, а лицом к непроглядному, равнодушному, пустому мраку, я ощутил полное, беспросветное одиночество.
Потом до меня донеслись наставления Пожирателя Крови: — Ложись спать раздетым, как дома или на постоялом дворе. Ляжешь в одежде — самому же будет хуже: к утру замерзнешь, а укутаться будет не во что. Ты уж мне поверь.
— А что, если явится ягуар и нам придется от него удирать? — спросил Коцатль с лукавой улыбкой.
— Сынок, — невозмутимо отозвался Пожиратель Крови, — если явится ягуар, ты припустишь со всех ног, не заботясь о том, голый ты или одетый. Только от ягуара не убежишь. Будь уверен: таких вкусных, сочных мальчиков, как ты, ягуары уминают вместе с одеждой. — Тут, похоже, старый солдат заметил, как задрожала нижняя губа Коцатля, потому что, ухмыльнувшись, добавил: — Но не беспокойся. Ни одна кошка не подойдет близко к горящему костру, а я уж прослежу за тем, чтобы он не потух. — Старый воин вздохнул. — Это привычка, оставшаяся после многих походов. Едва огонь слабеет, я сразу просыпаюсь. Так что спите себе и ничего не бойтесь.
Я не испытал особых неудобств от того, что закутался всего в два одеяла, хотя под моей подстилкой на твердую холодную землю была набросана лишь какая-то чахлая поросль. Но ведь даже в своих роскошных дворцовых покоях я весь последний месяц спал на жестоком ложе Коцатля, уступив свою кровать выздоравливающему пареньку. Зато ему, успевшему привыкнуть за последнее время к мягкой, пышной постели, видимо, приходилось нелегко. Во всяком случае, если все прочие, устроившись вокруг костра, вскоре захрапели и засопели, мальчик долго беспокойно ворочался, пытаясь устроиться поудобнее, и тихонько поскуливал, ибо это ему никак не удавалось.
— Коцатль, — шепотом окликнул я его, — тащи сюда свои одеяла. Обрадовавшись, мальчик бросился ко мне, и мы, объединив свои подстилки, соорудили ложе потолще и помягче. Правда, пока мы оба нагишом возились с постелью, наши тела пробрало ночным холодом, так что нам не оставалось ничего другого, кроме как поскорее нырнуть под одеяла, как в гнездышко, и прижаться друг к другу, чтобы согреться. Мало-помалу наша дрожь улеглась, и Коцатль, пробормотав «спасибо, Микстли», вскоре задышал ровно и мягко.
Мальчик-то заснул, а вот у меня сон напрочь пропал. Согревая мое тело, Коцатль разогрел и мое воображение. В военном походе мне приходилось ночевать бок о бок с другими воинами, но
Я строго напомнил себе, что Коцатль — ребенок вдвое меня моложе. Однако руки мои, похоже, тоже вспомнили Тцитци и, словно сами по себе, стали обшаривать тело, по-детски угловатое, а потому так болезненно походившее на то, другое. Вдобавок и между ног у Коцатля вместо мужского члена находилась манящая впадина. Так и получилось, что в то время, как ягодицы мальчика уютно примостились на моем паху, мой тепули внедрился между складками того, что разительно напоминало закрытую тепили. Возбуждение мое достигло такой точки, что я уже не мог остановиться, хотя и очень надеялся, что смогу кончить, не разбудив Коцатля.
— Микстли? — недоумевающе прошептал спросонья мальчик. Я остановился, нервно рассмеялся и прошептал: — Наверное, мне следовало взять с собой рабыню. Он покачал головой и, сонно пробормотав: «Ну, если я могу быть полезным тебе таким образом…», прижался ко мне вплотную.
Позднее, когда мы оба заснули, прильнув друг к другу, мне приснился волшебный сон о Тцитци: в ту ночь я проделал это дважды — во сне со своей сестрой и наяву с Коцатлем.
Я догадываюсь, почему брат Торибио так резко вскочил и вышел. Ему ведь пора на занятия по катехизису, не так ли?
Так вот, наутро я поневоле призадумался, уж не превратился ли я вдруг после всего случившегося в куилонтли и не будет ли меня теперь тянуть только к мальчикам. Однако это беспокойство продлилось недолго. На следующий вечер мы добрались до селения под названием Тланкуалпикан, где имелся непритязательный постоялый двор. Нас накормили и предоставили нам возможность помыться, но вот отдельная комната для ночлега оказалась только одна.
— Я переночую с рабами, — заявил Пожиратель Крови, — а вы с Коцатлем поделите эту комнатушку.
Лицо мое вспыхнуло: я догадался, что старый воин, должно быть, слышал в предыдущую ночь нашу возню, скрип веток под подстилкой или что-то в этом роде. Однако куачик, увидев мою физиономию, расхохотался:
— Значит, ты имел дело с мальчиком в первый раз, да? А теперь усомнился в своей мужской силе? — Он покачал седой головой и рассмеялся снова: — Позволь мне дать тебе совет, Микстли. Когда тебе действительно потребуется женщина, но ее поблизости не окажется, удовлетворяй свое желание любым доступным способом. Скажу по опыту: частенько жители селений, через которые пролегал путь нашего войска, прятали всех своих женщин поголовно, так что нам приходилось заменять их пленниками. — Его явно забавляло мое изумление. — Да не смотри ты на меня так, Микстли. Я знавал солдат, которые потихоньку совокуплялись с домашними ланями или собаками покрупнее. Один из моих бойцов рассказывал, что как-то раз в стране майя ему довелось позабавиться с пойманной в джунглях самкой тапира.