Ацтек
Шрифт:
Итак, Пожиратель Крови взял мои перья с золотой пылью и отправился на материк, на невольничий рынок в Аскапоцалько. Несколько дней подряд он тщательно отбирал товар и ожесточенно торговался, после чего вернулся с двенадцатью здоровыми крепкими рабами. При этом среди них не было даже двоих, которые принадлежали бы к одному племени или хотя бы некоторое время провели в загоне одного работорговца. Таким образом Пожиратель Крови исключил попадание в наш отряд друзей или любовников куилонтин, которые могли бы замыслить бунт или побег. Разумеется, у всех этих невольников имелись какие-то имена, но я не собирался забивать себе и своим спутникам голову такой ерундой и стал звать рабов просто: Ке, Оме, Йейи… ну и так далее.
Пока шли эти приготовления, регулярно навещавший Коцатля придворный лекарь сначала разрешил мальчику встать, а потом, удалив повязки и швы, предписал ему физические упражнения. Вскоре мой маленький друг был так же здоров и бодр, как раньше, и ничто не напоминало о его травме, за исключением того, что помочиться теперь Коцатль мог, лишь присев на корточки, как женщина.
В Доме Почтека в обмен на предметы роскоши мне дали раз в шестнадцать больше практичных и дешевых товаров, а когда пришло время выбирать и запасать снаряжение и припасы, трое купеческих старейшин охотно помогли мне советом. Думаю, им было приятно вспомнить молодость, заводя споры насчет сравнительной крепости волокон магуй и конопляных веревок и рассуждая о преимуществах бурдюков из оленьей кожи (в которых вся влага сохраняется до капли) и глиняных кувшинов (откуда вода частично испаряется, но в которых она зато всю дорогу остается прохладной). Старейшины знакомили меня с довольно примитивными и неточными старыми картами и с воодушевлением наставляли:
— Единственная пища, которую не нужно тащить на закорках, ибо она несет себя сама, — это собаки течичи. Захвати с собой свору побольше, Микстли. Корм и воду псы раздобудут самостоятельно, а сбежать не сбегут, ибо эта порода очень труслива и отличается привязанностью к человеку. Конечно, мясо у них не самое вкусное, но зато оно всегда будет под рукой, тогда как охота оказывается удачной далеко не всякий раз.
— Но если тебе повезет и ты убьешь дикое животное, знай, что хотя мясо у дичи жесткое, это легко поправить. Заверни добычу в листья папайи, и за ночь мясо станет мягким и вкусным.
— Оказавшись в тех краях, куда армии мешикатль совершали походы, проявляй осторожность в отношении женщин. Некоторые из них, затаив злобу на наших воинов, специально заражают себя смертельным недугом нанауа, а потом совокупляются с первым подвернувшимся мешикатль, чтобы отомстить: ведь мозги и тепули подхватившего эту болезнь напрочь сгнивают.
— Если у тебя закончится запас бумаги для ведения расчетов, нарви листьев могильной лозы. Пиши на них острым прутиком: белые царапины на зеленых листьях сохраняются так же долго, как краска на бумаге.
В день Первой Змеи, едва забрезжил рассвет, Коцатль, Пожиратель Крови и я, в сопровождении дюжины нагруженных рабов и своры откормленных, резвившихся у наших ног маленьких собачонок, покинули Теночтитлан. Путь наш лежал на юг, по соединявшей остров с материком дамбе. Справа от нас высилась гора Чапультепек. На ее каменном фасаде правитель Мотекусома Первый повелел высечь свое гигантское изображение, и каждый последующий юй-тлатоани следовал его примеру. Говорили, что и огромный портрет Ауицотля уже тоже почти закончен, но мы не смогли рассмотреть ни одной детали каменного рельефа, ибо еще царил сумрак. Шел месяц панкуетцалицтли, когда солнце встает поздно и к этому времени еще скрыто за пиком Попокатепетль.
Когда мы только вступили на мост, в той стороне еще не было видно ничего, кроме дымки да обычного опалового свечения занимающейся зари. Но мало-помалу туман рассеивался, и постепенно массивный, но изящный по форме вулкан стал различимым: казалось, будто он, сойдя со своего извечного места, надвигается на путников. Когда пелена тумана растворилась полностью, гора предстала перед нами во
Озеро заблестело, земли вокруг омылись бледным золотистым светом и бледными же пурпурными тенями. В то же самое мгновение пробудившийся вулкан испустил струю голубого дыма, который поднялся и заклубился в форме гигантского гриба.
Надо думать, все это являлось для выступающих в дорогу добрым предзнаменованием. Солнце освещало снежный конус Попокатепетля, придавая ему блеск белого оникса, инкрустированного всеми драгоценными камнями мира, в то время как сама гора салютовала нам лениво клубящимся дымом, словно говоря:
— Вы уходите, о путники, но я-то остаюсь и пребуду здесь вовеки как залог вашего благополучного возвращения!
IHS. S.C.C.M
Его Священному Императорскому Католическому Величеству императору дону Карлосу, нашему королю и повелителю
Его Королевскому и Императорскому Величеству, нашему почитаемому Государю из города Мехико, столицы Новой Испании, на второй день после Воскресного Молебствия, в год от Рождества Христова одна тысяча пятьсот тридцатый, шлем мы наш нижайший поклон.
Что касается вопроса, поднятого в самом последнем письме Вашего Высокочтимого Величества, то мы должны признаться, что не можем сообщить нашему монарху точное количество пленных индейцев, принесенных в жертву ацтеками по случаю имевшего место более полувека назад «освящения» их Великой Пирамиды. Пирамиды этой давно нет, как не сохранились и записи о жертвоприношениях того дня, если какой-либо счет таковых вообще велся.
Наш хронист-ацтек, лично присутствовавший на той церемонии, не может определить это число точнее, чем «тысячи». Однако, возможно, этот старый шарлатан преувеличивает, дабы сделать тот день (и то сооружение) более значимыми в историческом плане. Занимавшиеся здесь изысканиями еще до нашего прибытия братья-миссионеры из ордена Св. Франциска по-разному оценивают количество жертв, принесенных в тот день: от четырех до восьмидесяти тысяч. Но не исключено, что эти добрые братья тоже преувеличили цифру, может быть, невольно, под влиянием своего отвращения к гнусному языческому варварству, а может быть, дабы убедить нас, своего нового епископа, в том, сколь звероподобно и порочно местное население этого края по своей природе.
Правда, мы не нуждаемся в подобных преувеличениях, ибо врожденные дикость и греховность индейцев для нас очевидны. Свидетельством тому служат хотя бы ежедневные разглагольствования нашего рассказчика, чье присутствие мы терпим исключительно по воле Вашего Наиславнейшего Величества. Если за последние месяцы сей дикарь и поведал нам хоть что-то, представляющее некий познавательный интерес, то общий объем таких сведений весьма ничтожен по сравнению с бессмысленной, вредоносной и греховной его болтовней. Он доводил нас до тошноты, прерывая свои рассказы о торжественных церемониях, интересных путешествиях и значительных событиях, чтобы поведать о разврате и прелюбодействе — как своих, так и чужих — да еще и подробно расписать сии действа во всевозможных, по большей части отвратительных деталях, включая и то богомерзкое извращение, о коем у апостола Павла говорится: «Да не будет сие даже поминаемо промеж нами».