Ацтек
Шрифт:
Он ничего не сказал, но действительно призадумался. Во всяком случае, когда я прощался с Микстли, его хорошенькой сестрой и другими членами семейства вождя, тот пробурчал:
— Не могу же я катить Лунный камень всю дорогу один. Я должен убедить других…
Оправдания для продолжения исследований у меня больше не было, так что теперь оставалось лишь или продолжить скитания ради скитаний, или возвратиться домой. Канаутли сказал мне, что быстрее всего я доберусь обратно, если пойду прямо вглубь суши, где болота в конце концов все же кончаются, а потом перевалю через горы, в которых обитают племена кора и уичаль. Я не стану подробно рассказывать вам о путешествии через эти горы и о людях, которых там повстречал. Ничего примечательного я не увидел и, по правде говоря, путь
Например, выяснилось, что слово «чичимеки» не всегда означает «варвары», хоть мы и привыкли к такому определению. Изначально это слово переводится как «краснокожие», а следовательно, может быть отнесено к целой человеческой расе, ко всем народам Сего Мира. Мы, мешикатль, можем похваляться накопленными за вязанки лет знаниями и умениями, но в других отношениях ничуть не превосходим этих варваров. Чичимеки — бесспорно наши родичи. И мы — гордые и надменные мешикатль, — мы тоже когда-то пили собственную мочу и ели свои испражнения.
А все наши хваленые истории о несравненной родословной? Теперь я даже не знаю, плакать мне или смеяться. Оказывается, наши предки покинули Ацтлан, движимые вовсе не отвагой и стремлением к величию. Они были не героями, а простофилями, которых одурачила женщина — то ли колдунья, то ли сумасшедшая, то ли просто злобная, мстительная дикарка. Одним словом, едва ли не худший образчик бессердечного человеческого существа. Но даже если эта легендарная женщина йаки никогда и не существовала в действительности, то факт оставался фактом: наши предки были отвергнуты своим собственным народом, ибо сородичи не могли более выносить их зверской жестокости.
Наши предки покинули Ацтлан под острием копья и под покровом ночи, изгнанные с позором, став отверженными в глазах всех порядочных сородичей. Большинству из них было суждено навеки превратиться в изгоев — в дикарей, скитающихся в малопригодной для жизни пустыне, и лишь немногие смогли добраться до плодородных и цивилизованных областей, где им позволили остаться на срок, достаточный, чтобы усвоить знания и навыки, позволявшие со временем стать достойными благ цивилизации. И только благодаря везению они… мы… я… и все остальные мешикатль… не влачим бесцельное существование, рыская по пустыне в вонючих шкурах и подкрепляя силы завяленными на солнце детьми или еще чем похуже.
И все то долгое время, пока я уныло тащился на восток, меня переполняли мрачные, горестные мысли, ибо собственный народ виделся мне плодом дерева, уходящего корнями в болотную тину и питаемого человеческим навозом. Но, взглянув на это с иной точки зрения, я постепенно пришел к новому заключению. Люди — не растения. Они не привязаны к своим корням и не зависят от них. Люди подвижны и вольны уходить сколь угодно далеко, если у них окажется достаточно способностей и характера для поиска лучшей доли. Мешикатль издавна чванились своими славными предками, которых, как мне дали понять, скорее стоило бы стыдиться. Однако обе эти точки зрения были в равной степени нелепы: не стоило ни хулить, ни превозносить своих давних предков за то, какими стали мы, их потомки. Мы стремились к чему-то лучшему, чем болотная жизнь, и мы добились своей цели. Мы переселились с острова Ацтлан на другой остров, ничуть не лучше прежнего, и уже сами превратили его в величайший и великолепнейший город — настоящий центр знания и культуры, из которого они неуклонно распространяются до самых дальних земель, без нас так и прозябавших бы в дикости, нищете и невежестве. Каким бы ни было наше происхождение, какие бы силы ни подтолкнули нас, но мы после этого толчка так или иначе поднялись на высоту, никогда не достигавшуюся прежде никаким другим народом. И нам нет нужды что-то доказывать и объяснять или извиняться за наши истоки и за наш трудный путь, ибо в конце его мы все-таки поднялись на вершину. Для того чтобы вызывать уважение всякого другого народа, достаточно лишь сказать, что мы — мешикатль!
Придя к такому выводу, я приосанился, расправил плечи, поднял голову и гордо повернулся в направлении Сердца Сего Мира.
Но
Кроме того, в результате я отклонился от прямого пути к Теночтитлану, ибо этот город был слишком современным для моего тогдашнего настроения. Мне захотелось побывать в другом, куда более древнем месте, которого я еще не видел, хотя находилось оно не так далеко от моего родного Шалтокана. Я хотел своими глазами увидеть самое первое поселение в этих краях, колыбель древнейшей цивилизации, и потому, обогнув озерный край по суше, двинулся на север, потом свернул на юго-восток и пришел наконец в город, помнивший многие века, — в Теотиуакан, Место Сбора Богов.
Неизвестно, сколько вязанок лет провел этот город в сонном молчании. Ныне Теотиуакан представляет собой пусть и величественные, но руины, и он лежал в руинах на протяжении всей известной истории окрестных народов. Мостовые его широких улиц давным-давно погребены под слоями земли и пыли и скрыты разросшимися сорняками. Его былые храмы — всего лишь груды обломков, громоздящихся на фундаментах, сохранивших самые общие очертания. Пирамиды Теотиуакана все еще возвышаются над равниной, но их вершины давно обвалились, ступени осыпались, а углы и грани утратили четкость под пагубным воздействием солнца, дождя и ветра и не поддающихся исчислению лет. Краски, которыми некогда блистал этот город, сияющая белизна его известняка и сверкание позолоты, — все это давно стерлось, остались лишь коричнево-серые каменные развалины. Согласно нашей легенде, когда-то этот город был построен богами, чтобы им было где собираться и обсуждать свои планы созидания остального мира. Не зря его так и назвали. Но по мнению моего старого учителя истории, это поэтическое предание не соответствовало действительности, ибо творцами города были все-таки люди. Однако это ничуть не умаляло величия Теотиуакана, ибо, скорее всего, он был воздвигнут давно исчезнувшими тольтеками, а народ Мастеров умел строить великолепно.
Увидев Теотиуакан таким, каким впервые увидел его я — в отблесках необычайно красочного заката, когда высившиеся над равниной пирамиды сверкали в лучах позднего солнца на фоне далеких пурпурных гор, которые словно бы только что облицевали червонным золотом, — вполне можно было поверить, что это переполняющее восторгом человеческие сердца великолепие действительно было создано богами, а если и не богами, то совершенно особым народом, близким к небожителям. Войдя в город с севера, я пробирался сквозь завалы осыпавшегося камня у подножия пирамиды, которая, по предположению наших мудрецов, была посвящена луне. Пирамида эта утратила самое меньшее треть своей первоначальной высоты: вершина ее обвалилась, и сохранившиеся кое-где ступени лестницы вели к хаотичному нагромождению камней. Сооружение окружали в большинстве своем рухнувшие, но кое-где еще уцелевшие колонны и развалины зданий, имевших некогда высоту двух-, а то и трехэтажных домов. Одно из них мы назвали Дворцом Бабочек, ибо еще сохранившиеся на его внутренних стенах росписи запечатлели великое множество этих беспечных созданий.
Но я не стал задерживаться там, а двинулся на юг — вдоль центральной улицы города, такой же длинной и широкой, как дно просторной долины, но гораздо более ровной. Мы прозвали ее Ин Микаотль, Дорога Мертвых, и, хотя она сплошь заросла кустарником, в котором шмыгали кролики и ползали змеи, по ней все равно стоило прогуляться. Более чем на протяжении одного долгого прогона, то есть почти до самой середины, по обе ее стороны тянулись руины храмов. Потом ряд храмов с левой стороны прерывался невероятным, исполинским массивом, названным нашими мудрецами Пирамидой Солнца.