Ацтек
Шрифт:
Я предусмотрительно воздержался от напоминания о том, что с ольмеками испанцы любезностей не разводили.
Угрюмо поразмыслив некоторое время, Мотекусома велел мне и своему брату, военачальнику Куитлауаку, отвести гонцов в другое место и прослушать все, что те затвердили, столько раз, сколько это будет необходимо, чтобы свести их пространные речи к связному отчету о произошедшем в стране тотонаков. С этой целью мы отправились ко мне домой, где под приглядом кормившей и поившей нас все это время Бью несколько дней вновь и вновь выслушивали сумбурное повествование. Один гонец пересказывал, раз за разом, послание, которое было поручено ему Пацинко, остальные же трое, тоже раз за разом, повторяли бездумно затверженные ими слова, звучавшие при встречах вождя тотонаков
Мы с Куитлауаком поняли, что дело обстояло следующим образом. Белые люди заявили, что возмущены тем, что тотонакам, как и другим народам, приходится жить в страхе перед «чужеземным» правителем Мотекусомой и повиноваться ему, а потому они готовы послать своих непобедимых воинов с их грозным невиданным оружием на помощь тотонакам, равно как и любому другому племени, которое пожелает освободиться от тирании Мешико. Сделают они это, правда, при одном условии: эти народы должны принести клятву верности куда более могущественному чужеземному правителю, королю Карлосу из Испании.
Мы понимали, что некоторые народы наверняка были бы не прочь свергнуть власть Мешико, ибо уплата дани Теночтитлану и сама по себе никого не радовала, а уж в правление Мотекусомы нас стали любить повсюду еще меньше, чем прежде. Однако белые люди, обещавшие оказать индейцам военную помощь, выдвинули просто неслыханное требование.
По словам гостей, их боги — Господь и Пресвятая Дева — не приемлют почитания иных божеств и им ненавистна практика человеческих жертвоприношений. Поэтому все, кто желает освободиться от тирании Мешико, должны также стать почитателями новых богов, отказаться от человеческих жертвоприношений и — страшно подумать! — разрушить все старые храмы и алтари, низвергнуть статуи прежних божеств и воздвигнуть на их месте кресты, являющиеся символами Господа, и изваяния Пресвятой Девы, каковые священные реликвии белые люди готовы им предоставить. Мы с Куитлауаком сошлись во мнении насчет того, что тотонаки, как и любой другой недовольный народ, могут усмотреть большое преимущество в отказе от подчинения Мотекусоме с его вездесущими мешикатль и переходе в подданство далекого и неведомого короля Карлоса. Однако вряд ли пришельцы смогут найти хоть одно племя, готовое отречься от богов, наводящих несравненно больший страх, нежели любой земной правитель. Кто, интересно, посмеет подвергнуть себя и весь Сей Мир риску немедленной гибели от потопа, землетрясения или иной божественной кары? Подобное предложение повергло в дрожь даже склонного к измене вождя тотонаков Пацинко.
С таким изложением событий, присовокупив к нему собственные выводы, мы с Куитлауаком отправились во дворец.
Мотекусома, положив мой письменный отчет на колени, принялся хмуро читать его, в то время как я вслух излагал содержание упомянутого документа старейшинам Совета. Однако это совещание, как и предыдущее, оказалось прерванным появлением управляющего, сообщившего, что во дворец прибыли люди, которые просят неотложной аудиенции.
Это оказались те самые пятеро сборщиков дани, находившиеся в Семпоале, когда туда явились белые люди. Как и все подобные представители Мешико, путешествующие по обложенным данью землям, они отправились туда в самых богатых своих мантиях, в пышных головных уборах из перьев и с прочими знаками достоинства, призванными повергать плательщиков дани в благоговейный трепет. Сейчас, однако, появившиеся в тронном зале чиновники больше походили на птиц, которых подхватившая их буря протащила сквозь густые заросли.
Они выглядели растрепанными и грязными, изможденными и запыхавшимися, отчасти, по их объяснению, потому, что отчаянно спешили вернуться из Семпоалы, отчасти же и главным образом потому, что провели много дней и ночей в проклятой клетке изменника Пацинко, где
— Что за безумие происходит? — требовательно спросил Мотекусома.
— Аййа, мой господин, этого не описать словами! — Вздор! — отрезал владыка. — Все, что существует, поддается описанию. Как вам удалось бежать?
— Мы не бежали, владыка Глашатай. Вождь белых людей тайно открыл нашу клетку.
Мы разинули рты, а Мотекусома воскликнул: — Тайно? — Да, мой господин. Белый человек по имени Кортес. — Так вот что значит это слово! Мотекусома бросил на меня уничтожающий взгляд, мне же оставалось лишь беспомощно пожать плечами, ибо заученные наизусть разговоры не дали мне никакого намека на то, что столь часто употреблявшееся слово всего лишь имя.
А сборщик дани тем временем терпеливым голосом смертельно уставшего человека продолжил:
— Этот самый Кортес подошел к нашей клетке в сопровождении лишь двух своих переводчиков, под покровом ночи, когда никого из тотонаков поблизости не было. Он собственноручно открыл дверцу клетки. Через переводчиков он сообщил, что его зовут Кортес, и приказал нам ради спасения жизни немедленно бежать прочь, попросив засвидетельствовать его глубочайшее уважение Чтимому Глашатаю. Белый человек Кортес желает, чтобы ты, мой господин, узнал о поднятом тотонаками мятеже и о беззаконном заключении нас под стражу. Изменник Пацинко сделал это, невзирая на настойчивые предостережения Кортеса о недопустимости столь опрометчивого обращения с посланниками могущественного Мотекусомы. Он же, Кортес, будучи наслышан о достойных восхищения мудрости и могуществе нашего Чтимого Глашатая, готов навлечь на себя гнев изменника Пацинко, отослав нас к тебе целыми и невредимыми, в знак его расположения и добрых намерений. Кортес просил передать тебе, что постарается сделать все возможное, чтобы предотвратить мятеж тотонаков против Мешико, и в награду просит лишь, чтобы ты, владыка Глашатай, лично пригласил его в Теночтитлан, дабы этот человек мог не через посредников, но лично выразить свое почтение величайшему правителю здешних земель.
— Что ж, — с улыбкой промолвил Мотекусома, непроизвольно приосанившись под этим потоком лести, — недаром имя этого человека так похоже на слово, обозначающее учтивость.
Однако Змей-Женщина обратился к рассказчику с настойчивым вопросом:
— Сам-то ты веришь словам этого белого чужеземца? — Господин Змей-Женщина, я могу лишь повторить то, что знаю.
Под стражу нас взяли тотонаки, а освободил белый человек Кортес.
Тлакоцин снова повернулся к Мотекусоме: — Собственные гонцы Пацинко сообщили, что он приказал задержать наших посланцев только после того, как это велел ему сделать все тот же самый вождь белых людей.
— Пацинко по какой-то причине мог и солгать, — неуверенно пробормотал Мотекусома.
— Я знаю тотонаков, — с презрением сказал Тлакоцин. — Ни у кого из них, включая и Пацинко, не хватит ни духу, чтобы восстать, ни ума, чтобы лицемерить. Сами, без чужой помощи и подстрекательства, они бы на такое никогда не пошли.
— Позволь мне заметить, господин мой и брат, — промолвил Куитлауак, — что ты еще не прочел отчет, подготовленный воителем Микстли. Слова, приведенные там, — это подлинные слова, которыми обменивались господин Пацинко и белый человек Кортес, и они совершенно не согласуются с тем, что этот Кортес велел передать тебе. Нет никакого сомнения в том, что он хитростью склонил к измене Пацинко, а потом бесстыдно солгал нашим сборщикам дани, чтобы ввести в заблуждение и тебя.
— Но в этом нет никакого смысла, — возразил Мотекусома. — Зачем бы ему подстрекать Пацинко к задержанию наших людей, а потом освобождать их и отправлять обратно?
— Он надеялся, что мы обвиним тотонаков в измене, — объяснил Змей-Женщина. — Теперь, когда сборщики дани вернулись в Теночтитлан, Пацинко наверняка трясется от страха и собирает армию, чтобы отразить наш карательный поход. Но армия годится не только для обороны, и белый человек Кортес может с легкостью убедить Пацинко вместо этого использовать ее для нападения.