Ацтек
Шрифт:
Еще больше огорчало полное безразличие испанцев к нашим дарам как к произведениям искусства, ценность каждого предмета определялась в их глазах лишь весом пошедшего на его изготовление золота.
Эти невежды выламывали драгоценные камни из золотых и серебряных оправ, ссыпали рассортированные самоцветы в мешки, а изумительно тонкой работы золотые и серебряные изделия тут же сплющивали, сваливали в большие каменные сосуды и, раздувая жар с помощью кожаных мехов, расплавляли. Тем временем ювелир и его подручные делали во влажном прибрежном песке прямоугольные углубления, куда и выливали жидкий металл, чтобы он остыл и затвердел. Таким образом, творения выдающихся мастеров превращались в тяжелые золотые и серебряные слитки, невыразительные и безликие, как глиняные кирпичи.
Предоставив своим знатным товарищам заниматься делами, подобающими их сану, я провел несколько следующих дней, толкаясь среди толпы простых людей — обычных работников и солдат. Мне удалось пересчитать находившееся на виду оружие, лошадей и собак, которых держали на привязи, а также заметить несколько предметов, назначение которых в ту пору не было
По правде сказать, находясь среди испанцев, я предпочел бы таскать не доски или что-либо подобное, а курильницу с благовониями, однако, должен признать, что воняли они все же не так мерзостно, как запомнилось мне по прошлому разу. Хотя особого стремления к умыванию, а тем паче к парной за ними по-прежнему не замечалось, чужеземцы все же после дня тяжелой работы раздевались, обнажая свою поразительно бледную кожу, и в одном грязном нижнем белье шлепали по мелководью навстречу морскому прибою. Плавать, судя по всему, никто из них не умел, но они плескались в соленой воде достаточно долго, чтобы смыть со своих тел дневной пот. Разумеется, это не делало их благоухающими, как цветы, тем более что по окончании купания испанцы вновь влезали в свою грязную, заскорузлую одежду, но, во всяком случае, от них уже не разило хуже, чем от падали и отбросов.
Перемещаясь взад и вперед по побережью или ночуя то в лагере Веракрус, то в городке с тем же названием, я внимательно смотрел, слушал и все примечал. Правда, мне нечасто удавалось услышать что-то по-настоящему стоящее (обычно солдаты ворчали по поводу лысых лобков и подмышек индейских женщин, которым они явно предпочитали своих оставшихся за морем соотечественниц), но, во всяком случае, я значительно расширил свои познания в испанском языке. Когда рядом не оказывалось белых солдат, я проговаривал вполголоса новые слова и фразы.
Из предосторожности, чтобы меня не разоблачили как лазутчика, я не вступал в разговоры с тотонаками и потому не мог попросить кого-нибудь из них объяснить мне кое-что, неоднократно ставившее меня в тупик. Вдоль всего побережья, а особенно в их столичном городе Семпоале существовало множество пирамид, воздвигнутых в честь Тескатлипоки и других богов. Одна из них даже была в сечении не квадратной, а круглой, то есть представляла собой уступчатый конус. Пирамида эта посвящалась богу ветра Эекатлю и была выстроена таким образом для того, чтобы ветры могли свободно обдувать ее, не огибая острых углов. Так вот, на вершине каждой из пирамид тотонаков по-прежнему стоял храм, но все эти храмы претерпели потрясающие изменения. Ни в одном из них не осталось статуй Тескатлипоки, Эекатля или какого-либо другого бога. Помещения отскребли от скоплений запекшейся там крови жертв и отделали изнутри заново, выбелив или выложив белым известняком. В каждом храме теперь находились деревянный крест и деревянное же, не слишком тонкой работы, изваяние, изображавшее молодую женщину, поднявшую руку в слегка предостерегающем жесте. Волосы ее были выкрашены в черный цвет, одеяние — в небесно-голубой, а кожа — в розовато-белый, обычный для испанцев. Самое странное впечатление производил круглый венец, слишком большой, чтобы покоиться на голове женщины, а потому прикрепленный сзади, к ее волосам.
Не приходилось сомневаться, что, хотя испанцы и твердили о своем миролюбии и действительно не применяли против тотонаков силу, они запугали этих невежественных людей, вынудив их заменить статуи древних могущественных богов на изваяние одной-единственной, бледной, абсолютно невыразительной женщины. Я решил, что это и есть богиня пришельцев, зовущаяся Пресвятой Девой, о которой мне уже доводилось слышать. Меня очень удивляло: неужели тотонаки решили, что она обладает хоть какими-то преимуществами перед их старыми богами? По правде говоря, женщина эта имела столь пресный вид, что я не мог даже понять, что такого божественного и заслуживающего поклонения усмотрели в ней сами испанцы. Но потом как-то раз я забрел в заросшую травой ложбину вдали от берега, где целая толпа тотонаков с дурацкой сосредоточенностью на лицах слушала одного из прибывших вместе с воинами испанских священников. Эти священники, смею заметить, не казались мне столь же странными и необычными, как чужеземные солдаты. Правда, прически их отличались от всклоченных грив наших жрецов, но черные одеяния были достаточно схожи, а неприятный запах усиливал это сходство еще больше. Божий служитель, который в тот раз наставлял собравшихся индейцев, читал свою проповедь через двух переводчиков, Агиляра и Ке-Малинали, которых он, очевидно, заимствовал всякий раз, когда те не требовались Кортесу. Тотонаки внимали его речам флегматично, но изображали полнейшее внимание, хотя я знал, что они не могли понять и двух слов из десяти даже на науатль Ке-Малинали.
Так вот, помимо всего прочего, священник в тот раз объяснил, что эта самая Пресвятая Дева, она же Владычица Небесная, не совсем богиня, а бывшая смертная женщина по имени Мария, каким-то образом ухитрившаяся остаться девственницей после совокупления со Святым Духом Господним, а вот тот
Помилуйте, ваше высокопреосвященство, я просто пересказываю, как это представлялось моему невежественному уму тогда !
Я также прослушал объяснения священника о таинстве крещения и узнал, что все мы можем в тот же самый день приобщиться к нему, хотя обычно эту церемонию совершают с детьми вскоре после рождения. Человека погружают в воду, что навеки обязывает его поклоняться и служить Господу Богу в обмен на защиту и покровительство того как в этой жизни, так и в иной, загробной. В этом смысле не только учение, но и сам ритуал белых людей не слишком отличались от верований многих наших народов. Церемониальное погружение в воду практиковалось и у нас, хотя совершали его во славу других богов. Конечно, священник не ставил своей задачей вместить в одну-единственную проповедь подробное изложение христианского учения со всеми его сложностями и противоречиями, но и это краткое наставление было слишком сложным для понимания. Даже я, несравненно лучше остальных присутствующих знавший все три использовавшихся для проповеди языка (и ксайю, и науатль, и испанский), допустил в своей трактовке услышанного ряд существенных ошибок. Например, поскольку священник говорил о Деве Марии как о существе знакомом и близком, а я сам уже видел скульптурные изображения этой белокожей, голубоглазой женщины, у меня сложилось впечатление, будто Наша Владычица является ныне здравствующей испанкой, которая, возможно, в скором времени пересечет океан, чтобы посетить нас лично. Не исключено, что она возьмет с собой в путешествие и своего маленького сына Иисуса. Испанцем же я посчитал и святого Хуана Дамасского, относительно которого священник сказал, что сегодня его день, так что всякий, принявший в этот день Святое Крещение, удостоится чести получить его имя. Тут священник и переводчики призвали всех, кто желал принять христианство, преклонить колени. Практически все тотонаки откликнулись на этот призыв, хотя, несомненно, в подавляющем своем большинстве эти тупые, недалекие люди плохо представляли себе, что тут происходит, а некоторые, наверное, даже думали, что их собираются принести в жертву. Ушли только несколько стариков и маленьких детей. Старики, если они хоть что-то поняли, вероятно, не усмотрели никакой выгоды в том, чтобы обременять себя на старости лет поклонением еще одному, новому богу. А детишки, надо полагать, предпочли поиграть в игры повеселее. Море было не так уж далеко, но священник не погнал всех этих людей в воду, а просто прохаживался между рядами стоявших на коленях тотонаков, при этом одной рукой обрызгивая их водой, а другой, похоже, давая индейцам попробовать какую-то еду. Проследив за этой церемонией и убедившись, что никто из ее участников не упал на месте замертво, и вообще не усмотрев в ней ничего опасного, я решил присоединиться. Судя по всему, это ничем мне не грозило, а, напротив, могло дать какое-либо преимущество в общении с белыми людьми. Так и вышло, что в тот день я сподобился получить несколько капель воды на голову, несколько крупинок соли из ладони священника на язык (соль была самая обыкновенная) и услышать, как он пробормотал над моей головой несколько слов на незнакомом языке. Теперь-то я знаю, что это был ваш особый церковный язык, называемый латынью. В заключение священник обратился к нам всем с еще одной короткой речью на том же латинском языке, после чего уже по-испански уведомил, что с этого момента в честь упомянутого святого, Иоанна Дамаскина, все крестившиеся лица мужского пола получают имя Хуан Дамаскино, на чем и завершил церемонию. Таким образом, ко всем моим многочисленным именам и прозвищам добавилось еще одно, надо думать последнее. Осмелюсь предположить, что оно всяко звучит лучше, чем Глаз-Моча, но честно признаюсь, что мне до сих пор весьма непривычно называть себя на испанский манер. Однако, с другой стороны, это имя, видимо, просуществует дольше, чем я сам, ибо именно под ним меня внесли во все списки жителей Новой Испании, ведущиеся как духовными, так и светскими властями. Несомненно, последней относящейся ко мне записью будет отметка о кончине некоего Хуана Дамаскино.
Во время одного из моих тайных ночных совещаний с остальными знатными мешикатль (а мы встречались в полотняном домике, предоставленном им испанцами) они сообщили мне следующее:
— Мотекусома немало размышлял о том, не являются ли белые люди богами или по меньшей мере сопровождающими богов тольтеками, поэтому мы решили провести проверку. Предложили принести белому вождю Кортесу жертву, выбрав в качестве ксочимикуи кого-нибудь из знатных тотонаков. Однако это предложение повергло его в негодование, и он, помимо всего прочего, сказал: «Вы прекрасно знаете, что ревнитель блага Кецалькоатль отвергал человеческие жертвоприношения. С чего бы принимать их мне?» Так что теперь мы не знаем, что и думать.
Откуда мог этот чужеземец вызнать такие подробности о Пернатом Змее, если только он сам не?..
Я хмыкнул: — Эта девица, Ке-Малинали, могла пересказать ему все до единой легенды о Кецалькоатле! В конце концов, она родилась где-то на здешнем побережье, откуда бог и уплыл.
— Пожалуйста, Миксцин, не называй ее этим простонародным именем, — попросил, явно нервничая, один из наших послов. — Она велела всем обращаться к ней Малинцин.
— Вот это да! — изумился я. — Высоко же девчонка взлетела с тех пор, как мне довелось увидеть ее в невольничьем караване.