Ацтек
Шрифт:
— Если я замечу Чимальи первым, у него ничего не выйдет. Пусть только объявится на церемонии, я его обязательно увижу, — твердо заявил Коцатль. — Разве я не приносил пользу своему хозяину, заменяя ему зоркие глаза?
— Это правда, малыш, — сказал я. — И твоя бдительность и преданность не останутся без награды.
Да, ваше преосвященство, мне известно, что сегодня вы присутствуете здесь, поскольку проявляете особый интерес к былым нашим обрядам, ритуалам и церемониям. Поэтому, хотя сам я не только никогда не был жрецом, но и не водил с ними особой дружбы, постараюсь в меру своих познаний и возможностей рассказать
Если и были в истории Мешико церемонии более многолюдные, торжественные и внушавшие еще большее благоговение, то мне на своем веку такие видеть не доводилось. Главная площадь Теночтитлана — Сердце Сего Мира — превратилась в тот день в настоящее море людей, разноцветных тканей, плюмажей, золота и драгоценностей. Надо всем висел смешанный запах благовоний, разгоряченных тел и пота. Одна из причин скученности заключалась в том, что шеренги крепко державшихся за руки стражей не допускали толпу на середину площади, оставляя широкий проход, по которому к пирамиде должны были провести пленников. Однако свою роль сыграло и то, что за последние годы открытое пространство площади сократилось, ибо там появились новые храмы, не говоря уж о самой Великой Пирамиде.
Поскольку его преосвященство никогда не видел этого грандиозного сооружения, мне стоит описать, как оно выглядело. Основание пирамиды было квадратным, расстояние между углами составляло сто пятьдесят шагов. Четыре пологих склона поднимались к плоской, тоже квадратной, вершине, каждая сторона которой составляла семьдесят шагов в длину.
На западном склоне пирамиды имелось две лестницы: для поднимающихся и для спускающихся. Их разделял богато украшенный желоб, по которому стекала кровь жертв. Первый крутой пролет в пятьдесят две узкие ступени вел к уступу, отмечавшему треть высоты пирамиды. Следующий пролет состоял из ста четырех ступеней и завершался на верхней площадке, где высились храмы и храмовые пристройки. Через каждые тринадцать ступенек по обеим сторонам лестницы возвышались каменные изваяния богов, как главных, так и второстепенных; их каменные кулаки сжимали высокие древки белых, сотканных из перьев флагов.
Для того, кто стоял у самого подножия Великой Пирамиды, сооружения на ее вершине были невидимы. Со своего места он мог разглядеть лишь широкую двойную лестницу, которая казалась сужающейся кверху и ведущей еще выше, чем на самом деле, — к голубому небу, к обители солнца. Наверняка у ксочимикуи, бредущего вверх по ступенькам навстречу Цветочной Смерти, создавалось впечатление, будто он и впрямь взбирается к самим небесам, жилищу верховных богов.
Однако, добравшись до верхней площадки, он прежде всего видел маленький жертвенный камень в форме пирамиды, а позади него два храма. В каком-то смысле эти теокальтин символизировали собой войну и мир, ибо тот, что находился справа, служил жилищем бога войны Уицилопочтли, тогда как во втором храме, который располагался слева, обитал Тлалок — бог дождя, отвечавший за урожаи и обеспечивавший наше процветание в мирное время. Наверное, там по праву следовало поставить еще и третий храм, для бога солнца Тонатиу, но у него, как и у некоторых других особо почитаемых богов, уже имелось отдельное святилище — на более скромной пирамиде в другом месте площади. Находился на площади также и храм, в котором помещались изображения многочисленных богов подчиненных нам народов.
Новые храмы Тлалока и Уицилопочтли на вершине только что построенной Великой Пирамиды были всего лишь квадратными каменными строениями, в каждом из которых находилась полая каменная статуя бога, широко раскрывшего рот в ожидании сердца. Однако они выглядели весьма внушительно и казались выше, чем на самом деле, благодаря высоким каменным фасадам и гребням крыш. Оба храма покрывал орнамент: резкий, угловатый, кроваво-красный узор использовался для святилища Уицилопочтли, а плавный, с мягкими изгибами, в нежно-голубых тонах — для святилища Тлалока. Корпус пирамиды сиял почти гипсовой белизной, на фоне которой выделялись тянувшиеся вдоль каждого пролета золотые перила, выполненные в виде покрытых красной и зеленой чешуей змеиных тел и заканчивавшиеся на уровне земли огромными змеиными головами.
В первый день церемонии верховные жрецы Тлалока и Уицилопочтли вместе со своими помощниками спозаранку суетились возле храмов на вершине пирамиды, занятые последними приготовлениями.
На уступе, опоясывавшем
И знаете, что мне пришло в голову, ваше высокопреосвященство: если бы ваш генерал-капитан Кортес прибыл на площадь в тот день, он мог бы единым махом завоевать весь наш край, перебив всех законных правителей. И тогда уже ничто не помешало бы ему прямо на площади объявить себя владыкой всех тех земель, что именуются ныне Новой Испанией, и наши народы, лишенные вождей, едва ли смогли бы оказать испанцам сопротивление. Они уподобились бы обезглавленному животному, способному лишь бесцельно дергаться и биться в конвульсиях. Как я теперь понимаю, небеса приберегли для нас бедствия и страдания на потом, но тогда — ййа, аййа! — тот день был истинным торжеством Мешико. Мы ведь даже не подозревали о существовании белых людей и полагали, что все наши дни и дороги устремлены далеко вперед, в безграничное будущее. На самом деле у нас оставалось всего лишь несколько лет доблести и славы, и все-таки я рад — даже зная то, что знаю сейчас, — что ничье вторжение не омрачило нам тогда тот великолепный день.
Все утро было посвящено развлечениям. Певцы и танцоры, выступавшие в Доме Песнопений, то есть в том самом здании, где я диктую вам сейчас эти строки, значительно превосходили своим искусством всех, кого мне довелось видеть и слышать в Тескоко, не говоря уж о Шалтокане, хотя, по моему мнению, ни одна танцовщица не могла сравниться изяществом и грацией с моей навеки утраченной Тцитцитлини. Среди музыкальных инструментов преобладали знакомые: «громовые», «божьи» и водяные барабаны, сделанные из тыквы погремушки, а также флейты из тростника, берцовых костей и сладкого картофеля. Однако певцам и танцорам аккомпанировали также и другие, диковинные инструменты, каких мне еще не случалось видеть. Один из них назывался «водные трели» и представлял собой трубку, вставленную в кувшин с водой: когда в трубу дули, инструмент издавал интересные звуки — бульканье, сопровождавшееся эхом. Другой инструмент, тоже духовой, с виду походил на толстое глиняное блюдо. Музыкант не шевелил ни губами, ни пальцами, а двигал лишь головой, дуя в мундштук и тем самым заставляя находившийся внутри «блюда» маленький глиняный шарик перекатываться по ободу — от одного отверстия к другому. Одним словом, ни в музыкантах, ни в инструментах в тот день недостатка не было. Музыка играла так громко, что ее наверняка слышали не только собравшиеся в Теночтитлане, но и все, кто остался дома, на берегах всех пяти озер.
Артисты выступали на нижних ступеньках пирамиды и на специально освобожденной площадке возле ее основания. Когда они уставали и им требовалось отдохнуть, их место занимали атлеты. Силачи поднимали огромные тяжеленные камни или перебрасывали с одной руки на другую обнаженных девушек, словно те весили не больше перышка. Акробаты совершали прыжки, которым позавидовали бы даже кролики и кузнечики, или забирались — по десять, двадцать, даже по сорок человек одновременно — друг другу на плечи, составляя из своих тел некое подобие Великой Пирамиды. Шуты-карлики исполняли гротескные, непристойные пантомимы. Невероятное количество шаров в руках жонглеров образовывало в воздухе петли и замысловатые узоры…
Нет, ваше высокопреосвященство, неправильно думать, что утренние представления были просто способом, как вы выразились, отвлечь народ и смягчить предстоящие ужасы. Уж не знаю, что вы имели в виду, когда пробормотали о «хлебе и зрелищах», но ваше высокопреосвященство сделали неверный вывод о том, что такого рода развлечения не имели непосредственного отношения к предстоящему религиозному ритуалу. Каждый исполнитель посвящал свое выступление богам, которых восхваляли в тот день. А если то или иное представление и не отличалось особой торжественностью, а было, напротив, развлекательным, то делалось это для того, чтобы развеселить божество, привести его в хорошее настроение и таким образом склонить к благожелательному принятию наших последующих подношений.