Acumiana, Встречи с Анной Ахматовой (Том 1, 1924-25 годы)
Шрифт:
Дальше заговорила о тогдашних возможностях Горького, о степени его влияния, и закончила: "Он был один, а к нему обращались сотни людей. Не мог же он всех устроить! Но, конечно, по отношению ко мне он поступил недостаточно обдуманно, сделав мне такое предложение"...
("Эволюционный процесс делает свое дело: в пределах царского строя, при Николае I, всем русским, находящимся за границей, было объявлено, что если они в течение определенного времени не вернутся в Россию, их поместья будут отобраны - в казну. А ведь в последнее время царского строя никаких запретов этом отношении не было. Русский мог жить за границей хоть 20 лет, и это ему не возбранялось, и никаких поместий у него не отбирали...")
(Панихида по Н. С.
– Л. Д. Блок была - 1921.)
23.11.1925
...Стал искать пульс. Рука дрожала.
Я сгруппировал все эти моменты вместе, чтобы создать то впечатление, какое у меня плавало по сердцу в течение всего вечера. Вот - смотреть на АА, видеть ее такой, целый вечер говорить с ней о работе и обо всем, что живо касается литературы, искусства и прочих хороших вещей, но только не говорить с ней о ней самой - об ее здоровьи, об ее состоянии, обо всем, что мучает! АА не позволяет говорить об этом, всячески избегает таких разговоров, и если я начну все же - сейчас же переводит разговор на другую тему. Старается не показать своего состояния, скрыть все свои недуги и боли; и всем этим мыслям и предаюсь только в ее отсутствие, а при ней они оцепеняющей тяжестью дремлют в сердце, не смея промелькнуть ни в моем слове, ни в жесте, ни во взгляде. Самое страшное бывает, когда АА начнет шутить и острить с самым веселым и счастливым видом о своем здоровье. Тогда словечки "заживо разлагаюсь", "пора на Смоленское" и т. п. скачут с самым наглым озорством...
Я не знаю, достаточно ли рельефно обрисовывают предыдущие страницы то, что я хотел обрисовать. Но такая обстановка, такое состояние АА - длится всегда, все последнее время, и каждый раз, уходя от АА, я бываю совершенно расстроен.
Помню, весной АА гораздо больше шутила, острила, как-то жизнерадостнее (если этот термин вообще имеет место в отношении к АА) была. Не чувствовалось такой сдавленности, такого н а п р я ж е н и я в н у т р е н н е г о, какое ощущается сейчас. АА гораздо "темнее" сейчас. Если раньше в ее душевной атмосфере поверх сознательного плавали облака, белые и часто легкие, то теперь - это тяжелые темные тучи; чувствуется медленный, засасывающий, удушающий туман, который проникает во все существо АА, мучит ее, душит, и все труднее ей выбираться из него, все неудачнее ее попытки освободиться от его цепких лап. Эти попытки - это уменье внешне веселым, непринужденным видом, остроумной шуткой, веселым смехом - обмануть собеседника, - сейчас не удаются ей. Она чувствует, она понимает мысли собеседника, и порой теряет уверенность в том, что ей удастся обмануть его... Есть такой смех у АА - я его называю "счастливым смехом", оттого что в нем - чистое, без примесей, легкое серебро звуков. Весной я его часто слышал. Теперь - я его не слышу никогда. АА потеряла или почти потеряла его.
Три слова - а одно из них сказано Анненским - повисли страшной угрозой над АА: "безвыходность", "обреченность" и "невозможность"... Страшные слова!
После одного из ее задыханий я посмотрел на нее и медленно и тихо произнес: "Бедненькая"... АА сейчас же шаловливым и смеющимся тоном ответила: "Совсем не бедненькая".
– "А что же - счастливая?" - я больно уколол ее сознание этим словом. АА помолчала и очень серьезно и очень тихо, как бы про себя, сказала: "Счастливая - это совсем не противоположение слову "бедная"..." - и сразу быстрым и громким голосом заговорила о постороннем о чем-то - о работе.
В ногах у АА бутылка с горячей водой. Бутылка давно остыла, ноги у АА опять холодны; узнал
В начале вечера я увидел, что АА хочет чаю. Предложил ей пойти налить чай или сказать Аннушке. АА не позволила мне, сказав, что чаю она вовсе и наверное не хочет, а что мне совсем не следует ходить в кухню и что-то делать, дала мне понять, что это неудобно, что это вызовет разговоры Аннушки: "Вот, приходит молодой человек, чаи ставит и т. д."... "А я уж и так - легенда этого дома, еще со времен Шилейко..." Да, АА - тема для сплетен и пересудов челяди Шереметевского дома. Эпизод с чаем очень показателен - характеризует, как АА стесняется всего, как она боится обеспокоить других, - ту же Аннушку.
Так, все время разговаривая, я досидел у АА до 11 часов, когда пришел Пунин. АА стала его уговаривать отпустить ее домой ночевать (все из-за той же стеснительности, чтоб не утруждать ничем ни Ан. Евг. Пунину, ни Аннушку). Пунин, конечно, никуда АА не пустил. В 11 часов я ушел.
А теперь я записываю содержание сегодняшних бесед с АА.
АА много говорила сегодня об отношениях Николая Степановича к ней и о романах Николая Степановича с женщинами. Так, говорила о его романе с Лидой Аренс. В 1908 году, весной, вернувшись из Парижа и побывав по пути в Севастополе, у нее (где они отдали друг другу подарки и решили не переписываться и не встречаться), Н. С. в Царском Селе познакомился с Аренсами. (То есть знакомство могло быть и раньше, но сблизился.) Зоя - была неудачно влюблена в Николая Степановича, приходила даже со своей матерью в дом Гумилевых. Николай Степанович был к ней безразличен до того, что раз во время ее посещения вышел в соседнюю комнату, сел в кресло и... заснул. Вера Аренс - тихая и прелестная - "как ангел" - пользовалась большими симпатиями Николая Степановича. А Лида Аренс увлеклась Николаем Степановичем, и был роман; дело кончилось скандалом в семье Аренсов, так что Лида даже оставила дом и поселилась отдельно. Кажется, ее отец так и умер, не примирившись с ней, а мать примирилась чуть ли не в восемнадцатом году только.
АА не знает точно времени романа, но это - 1908 год, во всяком случае. Николай Степанович никогда не говорил ей о Лиде Аренс - никогда, ни одного упоминания не было. Она помнит его разговоры и о Зое, и о Вере, но только не о Лиде. Узнала она об этом только теперь - от Пунина. АА предполагает, что стихи Николая Степановича "Сегодня ты придешь ко мне" и "Не медной музыкой фанфар" обращены к Лиде Аренс. Во всяком случае, они не к АА относятся.
АА не сказала мне, но, кажется, думала о том, что этот роман с Лидой (Аренс - В. Л.) был в самом разгаре его признаний ей. А уже весной, вернее зимой 1909 - Черубина де Габриак (это она сама сообщила).
АА наверняка знает, что в 1903 - 1905 гг. у Николая Степановича никаких романов ни с кем не было, что влюбленность его отдаляла его от романов.
В 1906 г. АА была в Евпатории, и уже не может ничего утверждать об Николае Степановиче. Между прочим, брат АА - Андрей Андреевич - в 1906 году из Евпатории ездил в Ц. С. и вернувшись, сообщил ей, что Николай Степанович читал ему стихотворение ("И на карту поставил свой крест"). Это, следовательно, одно из самых ранних известных стихотворений после "Пути конквистадоров".
Проездом в Африку, в 1908 г. Николай Степанович также был у АА и был таким же, как в августе.
Я вчера много говорил с Вал. Серг. Срезневской о Татьяне Адамович. Та мне рассказала, что считает роман с Таней Адамович выходящим из пределов двух обычных категорий для Николая Степановича. (Первая - высокая любовь: к АА, к Мане Кузьминой-Караваевой, к Синей Звезде; вторая - "ставка на количество" - девушки, вроде девушек 20 - 21 года.) Роман с Таней Адамович был продолжительным, но, так сказать, обычным: романом в полном смысле этого слова. Валерия Сергеевна сказала, что однажды в разговоре с Николаем Степановичем она упомянула про какой-то факт. Он сказал: "Да, это было в период Адамович".
– "А долго продолжался этот период?" Николай Степанович стал считать по пальцам. "Раз... два... три...
– почти три года". Когда сегодня я рассказал об этом АА, она ответила: "Да... Не три года, но во всяком случае, долго... И это был совершенно официальный роман, Николай Степанович ничего не скрывал..."