Ад уже здесь
Шрифт:
— Да я шутил, — поморщился Старшина. — Я хоть и устал очень, ни за что не дам какому-то глупцу уничтожить то, что мы смогли построить и отстоять с таким трудом и такой кровью. Это гнусно. Так ведь уже бывало в истории. Этот парень считает, что Титос лучше? Так пусть идет. Сделай так, чтоб он ушел к Гау.
— Думаю, это будет несложно. А его друзья?
— Они нам пока нужны тут. Да и миссия их должна быть доведена до удачного конца. ХАРП — серьезная угроза. Я ведь подозревал давным-давно. Еще в самом начале. Да что там… Статейку в «Красной звезде» про ХАРП читал когда-то. — Он усмехнулся. — Я, похоже, был единственным в части, кто читал приходящую в подразделение
Их надо уберечь. Хотя этот Крест весьма своенравный. Но мне кажется, что он понимает мои мотивы и суровые реалии нашей жизни и выживания. Человек взрослый. Судьбой испытанный. Да и другие. В облаках не витают уже. Розовых очков не носят. А парень этот явно никогда никаких ответственных решений не принимал и всю жизнь ведомым был. Заботой окружен. Он только во время их пути начал взрослеть, и то ему далеко до взросления. Толку от него никакого. Однако сейчас меня другой вопрос заботит. Провидение послало нам исторический шанс избавиться от Гау. — Он демонстративно приподнял предохранитель. — Что скажешь?
— Я согласен с тем, что это шанс. Другого может и не представиться.
— И что дальше?
— Я уже начал подготавливать почву. Утечку информации надо организовать. Титос должен знать. Мы взорвем весь его сброд. Мы сметем их ядерным ударом. Одна бомба. Один взрыв. Одна десятая часа. И все. Нет их.
— Даже мысли допускать не хочется о применении этого оружия на территории моей страны. И уж тем более в краях, которые избежали ядерных ударов.
— Ну, это же блеф.
— Чтобы блеф удался, надо самому в него поверить. И быть готовым применить…
— А ты поверь, Старшой. Подумай о том, что рождаемость превысила смертность, потому что мы два года уже не ведем активных действий. Только мелкие стычки.
— Да. Но под угрозой ядерного удара они все ринутся на нас. Потери в обороне меньше, чем у атакующих. Но они будут у нас. И будут огромны. Стоит ли оно того? Да и выстоим ли вообще, когда они все, в надежде быть ближе к нам во избежание взрыва, возьмутся за оружие и бросят на нас всю технику?
— У нас уже произведено огромное количество взрывчатки. А они пойдут наикратчайшим путем из-за угрозы применения бомбы. А наикратчайший путь, как известно, — прямая. Они бросятся напрямик через реку. Там, в восьми километрах, дамба. Мы взорвем ее, и их слижет с реки.
— А там, за дамбой, самолет. Что с ним будет?
— До него более двух десятков километров. Лед, по моим расчетам, разрушится помимо дамбы еще на пару километров в сторону самолета. Он в безопасности.
— Но уровень воды подо льдом спадет.
— Его толщина позволит выдержать и стоящий самолет, и даже взлет его.
— Допустим. Как организовать утечку, чтоб она была убедительна? Одного юнца, ушедшего к Гау, будет недостаточно.
— Конечно, — кивнул комиссар. — Есть еще один человек. Человек известный. И не только у нас. Его знают и по ту сторону. Наслышаны о нем. Нам придется им пожертвовать. Но вообще, нам так или иначе с ним придется что-то делать. Среди людей давно уже роптания идут о его методах и перегибах. А таких ассоциаций с твоим правлением нам ведь не нужно. Он, конечно, полезен на своем месте. Да и имеющее место его скотство бывает полезно. Но он свой ресурс выработал. Он уже знает о бомбе. И он знает, что над ним нависает дамоклов меч нашего гуманного правосудия.
— Ежов? — Старшина взглянул на комиссара.
— Ежов. — Комиссар кивнул.
— Согласен, — вздохнул Старшина. — Но кем мы его заменим?
—
— Да? — Старшина усмехнулся. — Тогда почему ты не хочешь заменить меня?
— Люблю тень. И у меня нет той харизмы. Ты — знамя народа. Ты их идол. Ты их символ побед и выживания. И мы уже говорили на эту тему. Все мысли о твоем уходе преждевременны, если принадлежат тебе. И преступны, если принадлежат любому другому.
— Это было несколько лет назад.
— Тем не менее время еще не пришло. Далеко не пришло. И постарайся, чтоб таким, каким я вижу тебя сейчас, никто тебя никогда не видел.
Брови Старшины опустились. Он сурово посмотрел на комиссара и медленно придвинул ближе к нему сверток ткани для солдатских портянок, где были замотаны предохранитель и флакон с эфиром.
— Вы свободны, товарищ комиссар-наблюдатель, — сказал он совершенно другим голосом.
Комиссар резко встал, взял сверток и вышел из кабинета.
— Знамя… Идол… Символ… — тихо прошептал Старшина. — А ведь когда все начиналось, я просто пытался быть человеком. И им и остаться до конца жизни…
Николай пытался сосредоточиться. Он взывал к своим приобретенным способностям, но вера в них угасала. Он не слышал ничего. Он чувствовал, что выход из этих помещений охраняют гвардейцы. Но чувствовал это, потому что знал об этом. А вот чего-то большего он уловить не мог. А казалось, достаточно лишь слегка сосредоточиться, и он телепатически услышит, о чем говорят Старшина и комиссар. Но что-то смущало его. Перед его разумом проплыл образ их разговора. Фразы этого разговора. Но внутренний голос твердил, что все это разыгравшееся воображение и ничего больше. Внутренний голос твердил, что все эти способности — пустые мечты и выдавание желаемого за действительное. Может, он не мог сосредоточиться от злости? Или его сбивал приятный терпкий вкус местного чая, неизвестного ему рецепта? Или плакаты в зале столовой банно-прачечного комбината? Эти плакаты отличались от черно-белых, нарисованных углем или тушью агиток с солдатами и Старшиной. Тут они были цветные. Молодые румяные женщины с розовощекими детьми. «Дети — это будущее. Новая жизнь, звено в цепи бессмертия. Роди ребенка!». «Святость семьи — основа выживания и возрождения!» И все в таком духе. Видимо, основным контингентом на комбинате были женщины, и эта агитация была рассчитана на них. Да нет. Все-таки его с толку сбивали не эти плакаты. Что-то другое… Он вдруг уставился на красивую женщину Лену. Когда он увидел ее в первый раз, она упомянула его товарищей. И акцентировала тогда внимание на Илье. Он в тот раз не придал этому значения. Но вот она сидит с ними за одним столом. И сидит рядом с Людоедом. Она смотрит на него, и у нее на белом лице румянец. Настоящий, а не нарисованный… Она смотрит на него и улыбается. О чем-то тихо говорит с ним. И Крест улыбается… Старик… Слепой старик… Васнецов вдруг увидел каким-то другим зрением ползущего по выложенному кафелем полу слепого старика. Сейчас он схватит Илью за ногу и начнет бормотать про ахиллесову пяту. Женщина!
— Крест! — воскликнул Николай, вскочив.
Все уставились на него с недоумением. И Илья не исключение.
— Чего? — спросил он.
— На пару слов можно тебя?
Они вышли в помещение, где стоял стиральный аппарат.
— Ты чего хотел, Коля? — произнес Людоед, прикрыв дверь.
— Илья, гони эту бабу! Гони ее прочь! О чем вы там воркуете? Гони к дьяволу!
Крест нахмурился.
— Тебя по голове били на допросе? — сказал он с издевкой.