Адам, Последний человек
Шрифт:
«А почему бы и нет, может, с бодуна и написал парочку», – подумал Забодалов, но вслух ничего не сказал.
– А зачем их держать в заблудшем состоянии? – спросил он Абрамыча. – Может, просто дать послушать, или книжку про это показать…
– И не вздумайте, запишут в чужаки и выгонят с позором. Ведь как это ни удивительно звучит, глупость людей объединяет. Вот вам, например, доводилось видеть толпу дураков?
– Да сколько угодно! У меня приятель рядом со стадионом живет…
Адам хотел рассказать какую-то историю, но Абрамыч прервал его:
– Прекрасно сказано –
– Нет, я просто хотел рассказать… – попытался продолжить Забодалов, но Абрамыч опять перебил его:
– Молодой человек, наверно, не каждый день вам удается произнести что-то умное, так что не отказывайтесь. Ну а доводилось ли вам встречать толпу мудрецов?
Адам задумался.
– Нет, не доводилось, но теоретически, наверно, можно встретить в буфете после заседания президиума Академии наук.
– Ой, не уверен, далеко не уверен, – усомнился Абрамыч.
Так, мило беседуя, они подошли к дверям актового зала, где уже назревала репетиция больничного хора.
– А вы не в курсе, что петь-то будем? – спросил Адам.
– Да не волнуйтесь, что-нибудь споем, но больше будем разговоры разговаривать.
– А про что, интересно?
– Да про жизнь, но только с научным уклоном. Много новых слов сейчас наслушаетесь. Это не ЖеПоПоС в раздевалке у санитаров.
– Не что?
– Не ЖЕнщины, ПОлитика, ПОгода, Спорт.
– А-а-а-а, ну тогда – вперед!
И они вошли в зал.
– Ну вот, самый старый и самый новый пожаловали, так что можно начинать, – сказал, потирая руки, профессор Массовиков.
Адам на всякий случай глубоко вздохнул, чтобы грянуть как минимум «калинку-малинку», но все присутствующие вдыхать не торопились и начали доставать из сумок, портфелей и карманов бутерброды и прочие съедобные предметы. Сделав небольшую паузу, Забодалов выдохнул, пропев при этом:
– Спать положи-и-ите вы-ы ме-е-еня… Ну не пропадать же такому вдоху зазря, – пояснил он посмотревшей на него с подозрением девушке.
– Стажер Викусина, – сказал шепотом Абрамыч, – о-о-о-очень перспективная, а ты без моей команды больше не вдыхай, а лучше сжуй чего-нибудь, это сблизит тебя с коллективом.
Адам взял кусок кекса – единственное из того, что было на столе, в чем никогда не билось сердце. «С изюмом», – подумал он и вспомнил Мэрилин.
Тем временем все присутствующие представители больничной интеллигенции заговорили о каких-то высоких лечебных материях на совершенно непонятном обычному человеку медицинском языке. Молчали только сантехник с электриком, и если Абрамыч сидел спокойно, думая о чем-то о своем, то Забодалов пытался понять хоть что-нибудь из того, что обсуждалось на репетиции хора. Наконец возникла небольшая пауза, и Адам смог высказать наболевшее:
– Я вот после обеда люблю послушать фортепьянный концерт Сарасате с оркестром, прекрасно рецепторы срубает и хареогонический метаболизм увеличивает, – брякнул он.
Научное сообщество на мгновенье задумалось, а потом начало одобрительно кивать головами. Перспективная стажер Викусина положила руку на плечо Забодалова, закрыла глаза и опустила голову. Принят, понял Адам, а Абрамыч даже
– Это уже вторая умная вещь, которую вы сказали за сегодняшний день, и если об этом узнают ваши школьные учителя, они сразу загордятся!
Вероятно, выдвинутые новым хористом тезисы требовали осмысления, поэтому остальные мудреные разговоры сразу прекратились и все глубоко вдохнули.
– Пора, – сказал Абрамыч и тоже набрал полные внутренности воздуха. Викусина открыла глаза и, дирижируя себе свободной от Забодалова рукой, обращаясь к Массовикову, запела тихо, но с чувственным энтузиазмом:
– Спой песню, как бывало,Отрядный запевала,а я ее тихонько подхвачу…И уже все вместе:– И молоды мы снова,И к подвигу готовы,И нам любое дело по плечу.Но, к удивлению Адама, все этим и закончилось. Хорошо спетый коллектив по непонятной причине раз за разом повторял один и тот же куплет, и никого это не смущало. После третьего круга Забодалов стал петь, что ему теперь любое дело по плечо, но, заметив, что Абрамыч этого не одобряет, вернулся к первоначальному варианту. И только после пятнадцатого пропева, вероятно, оппортунистически настроенная младшая научная сотрудница попыталась столкнуть коллектив с правильной дороги и тонким голосом затянула:
– Наш паровоз вперед летит…
Все мгновенно замолчали, а Массовиков махнув рукой с досадой сказал:
– Вот дура, такую песню испортила!
Забодалов понял, что на следующей репетиции он эту девушку уже не увидит. После этого все в полной тишине доели то, что оставалось на столе, и разбежались по своим делам. Вот и славно, подумал Адам, покидая актовый зал, теперь можно начальству сказать, что пою в больничном хоре.
Хождение по коридорам больницы в послеобеденный час напоминало хождение Штирлица по коридорам имперской канцелярии во время воздушной тревоги. Ни одной живой души, ни здоровой, ни больной, только массивные двери, за которыми спрятались чьи-то радости, горести и страдания. Таблички с номерами палат: 8… 6… 3… Надзорная… Возле последней круглосуточный пост. Угрюмый санитар Толик, судя по переразвитой мускулатуре, злоупотребляющий утренней гимнастикой, с тоской водит пальцем по страницам книжки с картинками.
– Что, брат Толик, интересная книжка?
– Да нет, ерунда какая-то, – и кладет книгу на стол. На ней разноцветными буквами написано «Азбука». – А вообще-то, это не моя, ее просто кто-то на столе оставил.
– Буратино, наверное, – предположил Забодалов.
– Не, Буратино не мог, он в надзорной палате лежит, и его сюда не пускают.
Действительно, в надзорной лежит чудак, который все время делает из бумаги длинный нос и пытается им проткнуть двери и стены палаты в поисках волшебной страны. Несколько раз он умудрялся этим носом разбивать лампочки, поэтому был на дружеской ноге с Забодаловым.