Адам, Последний человек
Шрифт:
– Не мандражируй, бояться тебе пока совершенно нечего. Есть вариант, при котором ты просто выйдешь отсюда и вообще забудешь всю эту хрень… Извините, – он повернулся к старику, – еще не оправился от последней командировки… – и опять обратившись к Забодалову добавил – забудешь все то, что с тобой произошло сегодня.
– Да я и так спокоен, – ответил Забодалов. – Вот только, уважаемый глюк, уж если вы материализовались, нельзя ли не звучать одновременно и внутри моей горемычной головы, и снаружи?
– Ща узнаем, – сказал очкастый и посмотрел на директора.
– Угу – промычат тот, и Забодалов
– Ну хорошо, я вас слушаю.
Его самообладание быстро катилось под откос и уже постепенно начало заползать в щель между полом и плинтусом. Ситуацию с нарастающей депрессией разрешил сам новоявленный директор. Он прекратил свои заумные вещания и с видом достатого рэкетом торговца редиской сказал:
– Слушайте, Гавриил, обеспечьте наконец адекватное восприятие ситуации всеми заинтересованными сторонам.
Архангельский учтиво поклонился директору и, взяв Забодалова за локоть, подвел к очкастому гражданину из трамвая:
– Я, конечно, мог бы и сам, но у него это лучше получится.
Очкарик, преисполненный гордостью за доверие, распушился, как воробей в луже, и начал вещать:
– Итак, для начала тебе необходимо знать, что ты находишься не на приеме у начальства горячо любимого тобой учреждения, и головомойку за членовредительство Кудрявого тебе никто устраивать не собирается… На самом деле ты предстал перед очами Творца всего Сущего – Неба и Земли…
– Это который… ааабвгд и ёёёпрст?..
– Альфа и Омега, – уточнил директор и гордо выпятил грудь вперед.
– А-а-а-а, – Забодалов хотел что-то сказать, но замолк, его нижняя губа задрожала, а глаза наполнились слезами. – Я что, умер? – серьезным тоном спросил он.
– Не-е-е-ет, гораздо хуже. Дело в том, что ты являешься первым человеком, сотворенным по образу и подобию, и у тебя есть особая миссия, которую ты пытаешься осуществить вот уже как много тысяч лет. Но об этом позже. А пока для ясности я тебе помогу разобраться в «Ху из Ху». Вот это – Гаврила, правая рука, так сказать, но, чтобы не заморачивать тебя тонкостями всей этой иерархии, можно использовать привычные тебе должности, – и очкарик посмотрел на директора. Тот в ответ вышел из состояния памятника и глубоко кивнул головой.
– Ну, а вы сами кем будете? – спросил Забодалов очкарика.
– А я, родной, твой ангел-хранитель, – и очкарик гордо скрестил на груди руки.
– О-о-о… – восторженно пропел Адам. – А как вас зовут?
– Ангелу-хранителю имя не положено… – начал было очкарик, но его перебил Архангельский:
– На самом деле у нас есть такая традиция – вы сами можете дать ему имя.
Адам восторженно посмотрел на своего новоявленного ангела и робко предложил:
– Вы знаете, когда я впервые увидел вас в трамвае, я про себя назвал вас телескопом, извините пожалуйста, но, наверно, это слишком длинно, так, может быть просто Скопом?
Очкарик возмущенно вдохнул, чтобы выразить свое негодование, но директор
– Да будет так.
Выдох новоявленного Скопа, недовольного своим новым именем, получился еще более возмущенным, чем вдох, но было понятно, что после директорского «дабудеттака» вопрос обжалованию не подлежит.
Архангельский перестал крутить цепочку с ключами и жестом предложил Забодалову сесть.
– Итак, первый вопрос, на который все хотят получить исчерпывающий ответ, это – почему?
– Вообще-то, меня больше волнует вопрос – это надолго? Я сегодня не дообедал, того и гляди в животе забулькает… Боюсь испортить торжественность момента… Хотя, и почему узнать бы не мешало.
– Не боись, не забулькает, – ехидным голосом успокоил Забодалова нареченный Скопом очкарик, – ща у тебя аппетит ва-аще пропадет вместе с желанием острить.
– Да не пугай ты его раньше времени, – махнул рукой Архангельский и коснулся лба Адама указательным пальцем.
И вдруг трава, небо, солнце, шум деревьев и этот человек в белом халате… но ведь это директор, только халат белоснежно белый и тапочек больничных нет… и странное ощущение недавней близости с женщиной, и желание кому-нибудь рассказать об этом, и долгий занудный разговор, и все возрастающая вера в собственные силы – все это превратилось в отчетливые воспоминания, но не о прочитанном или услышанном когда-то, а об очень важном, но почему-то забытом событии собственной жизни. И когда в ушах затихло эхо от последнего «да», Адам посмотрел на внимательно следившего за ним директора и робко спросил:
– Где она?
Было похоже, что вопрос был задан не самый удачный, и Архангельский постарался снять возникшую напряженность:
– Похоже, Адам, вы теперь вспомнили, кто вы такой, и хотите узнать, когда и почему все это началось…
– Где она? – опять робко, но уже более настойчиво произнес Забодалов.
– Да скажите вы ему, а то так и будет на мозги капать, – сказал Скоп обращаясь к директору, но тот отрицательно покачал головой:
– Всему свое время и время каждой встрече под солнцем. Да и не так долго осталось, скоро сам догадается.
Адам уже собрался что-то возразить, но в дверь постучали, и директор, пригладив ладонью волосы, пафосным голосом два раза произнес свое традиционное «прийдите».
– А почему два раза? – шепотом спросил Адам стоявшего рядом Скопа.
– Да это он последнее время компьютер осваивает – привык мышкой два раза кликать… А вот и оппонент пожаловал, – сказал Скоп, когда в комнате появился завхоз психиатрической больницы Александр Леонидович Хотело. – Вторая правая рука, как говорится. Анатомический парадокс, хотя вполне оправданный.
– Оппонент… Это в смысле он будет возражать против чего-то? – поинтересовался Забодалов.
– Не-е-е-е, – ответил Скоп, – он уже отвозражался, теперь он будет стараться голову оторвать.
– А кому? – с детской наивностью поинтересовался Адам.
– Да тебе, конечно, – возмущенный необходимостью давать совершенно очевидные ответы прошептал Скоп и демонстративно повернулся спиной к вошедшему завхозу. Слова про оторвать голову были восприняты Забодаловым в переносном смысле и на фоне общей непонятности ситуации не особо его напугали.