Адаптация
Шрифт:
Машин на шоссе почти не было – как в наши советские времена. Иногда вдоль дороги шли или голосовали люди. В основном молодежь. Если им было с нами по пути, мы подвозили их.
Однажды в «Москвич» сели две светлокожие кубинки, одна из которых немного говорила по-английски. Девушка вытащила из сумочки и показала нам бумагу, которая была приглашением от ее канадского жениха.
– Я уезжаю от Фиделя, говорю революции «Аста маньяна!», – смеялась она и одновременно строила мне глазки. Когда на автозаправке Лиза пошла в туалет, Хуана, так звали покидавшую Кубу девушку, оседлала меня и втиснула свою ладонь между своим и моим пахом.
– Поехали
– А как же твой жених из Канады?
– Жених никуда не денется, я улетаю к нему через месяц.
– А я улетаю сейчас… – я ссадил Хуану с себя и кивнул на идущую к машине Лизу, – понимаешь, у меня очень ревнивая чика. Однажды она приревновала меня, взяла нож и отрезала… – я сымитировал руками удар ножа, рассекающего воображаемую колбасу.
– Как? – расширила в ужасе глаза кубинка. Но тут же понимающе потрогала мою промежность:
– А это что?
– Вырос заново, – сказал я, – как хвост крокодила.
Сидя за рулем, я вспомнил: за эти десять дней, что мы уже прожили на Кубе, мы с Лизой ни разу не входили друг в друга. Просто спали вместе, обнявшись, иногда целуя друг друга. Почему? Странно, но меня это не пугало. И ее, кажется, тоже. Похоже, мы стали забывать о том, что между взрослыми мужчиной и женщиной должна быть сексуальная связь. Мы будто стали детьми, еще не вступившими в пору сексуальной зрелости. Похоже, о подобном говорил в Кельне Иохим. Но разве так бывает? И где – на одном из самых любвеобильных островов мира, где сам воздух, кажется, пропитан мириадами монад совокупления…
– Помнишь, мы говорили как-то…
– О чем?
– О том, что люди старятся в жизненных буднях очень быстренько. Сначала люди говорят, что любовь кончилась, потом начинают требовать друг от друга соблюдения норм и правил… Только в детстве и в старости люди ничего такого не хотят, правда?
– Да, правда.
– В детстве люди еще не знают, что им надо хотеть, а в старости они уже устают хотеть. Люди лучше чувствуют чудо в юности и детстве. Ты сам был такой, да, помнишь? А самые главные знания идут человеку не от ума, а от чудности, вот. Ну так вот. В эти-то моменты – в детстве и в старости – человек становится самый чистый, самый райский, я думаю. Вся беда, Александр ты мой Великий, что мужчина и женщина встречают друг друга и начинают хотеть создать что-то вместе в основном в середине своих жизней. То есть тогда, когда эти их дурацкие социальные хотения находятся в самом своем разгаре. Так ведь?
– Так, Елизавета первая. Но сейчас мы не в середине жизни, а в ее начале.
– Да! И как это хорошо…
– Да, очень, очень хорошо, потому что мы можем сливаться вместе, не сливаясь телами. Как ребенок сливается с матерью, с отцом, с такими же, как он, детьми, со всем окружающим миром…
– Это же чудо, чудо, так не бывает!
– А кто сказал, что любовь только та, что бывает?
На подъезде к Плайа-Хирон мы подсадили троих ребят лет десяти – двенадцати – двоих мальчишек и девчонку. Они были в красных галстуках, такой и я носил когда-то. Уже лет через десять на Кубе пионеров не будет. Мир, как радостный странник, спешит куда-то вперед – но точно ли к лучшему? Лучшее будущее… Таких и слов-то уже нет, они стали стыдными. А к какому же тогда идем будущему?
Мы не понимали ни слова из того, о чем весело болтали пионеры. Ребята выскочили возле небольшой
Подводный сад
– Чувствуешь, чувствуешь? Море, – вытянув шею, Лиза напряженно вглядывалась вперед. – Но где же оно?
Мы ехали по узкой грунтовой дороге через мангровый лес – листья и ветки шлепали, скрежетали по корпусу «Москвича», проникали в открытые окна и выдирались из них. Йодистый запах чувствовался в жарком воздухе, но где же в самом деле море?
Дорога не кончалась, становилась все уже – и вот, когда уже казалось, что наш «Москвич» застрянет между деревьев, лес внезапно кончился, и машина, перевалив через корягу, выбралась на каменистую поляну, перед которой, за низким обрывом, расстилалась прозрачная бирюза Карибского моря.
– Море, – сказала Лиза так, словно мы были на корабле и увидели наконец землю.
Я протянул руку, чтобы выключить поворотом ключа зажигание – но двигатель, словно почувствовав движение моей руки, замолчал сам. Море было как зеркало – ни единой волны, ни одного порыва ветра. Выйдя из умолкшего «Москвича», мы стояли и смотрели на воду. Отсюда, с берега, было хорошо видно, насколько она прозрачная: видно песчаное дно, водоросли, кораллы и снующих между ними рыб.
– А ведь там внизу сад, – услышал я Лизу, – рай под водой…
Впереди, в километрах двух от берега, возникали и исчезали на спокойной глади моря бурунчики пены.
– Интересно, что там, мель?
– Это, наверное, опоясывающий берег риф, – сказал я, – я читал об этом. Вот там и должен быть настоящий подводный сад.
– Пошли, погуляем по саду?
– Конечно…
Мы стали раздеваться, бросая вещи на заднее сиденье нашей нагретой на солнце перевернутой ванны.
– В раю ведь не было одежды? – сказал я.
– Я тоже только что об этом подумала… – Лиза с растянутыми в улыбке губами сняла трусы и положила их на горку нашей одежды. Я снял свои.
– Но чтобы видеть, надо все-таки что-то надеть, – я протянул ей подводную маску.
Минут через пять мы сидели на коралловом обрывчике, свесив ноги с натянутыми ластами в воду подводного сада и надевали маски и дыхательные трубки. Солнце грело нам плечи. За нашими спинами на клиросе трав и мангровых листьев сотни маленьких живых существ пели божественные гимны трескучими и звонкими голосами. Впереди едва шевелились прозрачные мегатонны соленой воды, наполненные стадами живых разноцветных существ, пасшихся в гротах и на холмах подводного райского сада и переговаривавшихся между собой на неслышном человеческому уху языке.
«Ты готова?» – спросил я Лизу на таком же языке.
Она, уже в маске, с загубником трубки во рту, кивнула мне и подмигнула.
Какое-то неясное, тревожное предчувствие внезапно мягко обволокло мое сердце. Так бывает, когда становится чрезвычайно, слишком хорошо…
Почему человека всегда беспокоят эти толчки тревоги, когда он находится на пике счастья?
Неужели потому, что счастье не может быть абсолютным?
Или потому, счастье не должно иметь эпитета «слишком»?
– Придерживай маску рукой, – сказал я Лизе, взял ее за руку, и мы прыгнули в море. Ударил гулкий подводный салют из миллионов цветных пузырьков. Мы вынырнули, вытолкнули выдохами воду из трубок и, уже спокойно дыша и медленно шевеля ластами, поплыли вперед.