Adelante, Гончар, adelante
Шрифт:
В любом вузе всегда есть скудная горстка ненужных предметов. Притом не нужных никому – ни самому вузу, для которого непременное знание метеорологом, например, поэзии Серебряного века не является приоритетным в дальнейшем его распределении в Певек или Калининград, ни студентам, которые после математической статистики вряд ли будут внимательно слушать историю древней культуры. Такие нелепые предметы обычно ставят первой парой в субботу. Во втором семестре первого курса у Гончаренко и его товарищей таким предметом стала культурология.
Конечно, в расписании она встала
И Глеб, вопреки себе, пропустил аж две культурологические субботы подряд. И если первую после каникул субботу он с удовольствием проспал, то вторую они с Корнеевым решили посвятить культурологии вне стен института. Ходили в Русский музей, где Глеба почему-то впечатлили не «Последний день Помпеи» или «Девятый вал» – самым запомнившимся оказался портрет Тургенева работы Перова: на носу писателя были хорошо видны блики, выполненные художником белыми жирными мазками. При близком рассмотрении мазки явственно и неаккуратно выделялись на фоне самого Тургенева, выглядевшего более опрятно. Но стоило сделать один, даже нет – полшага назад от картины, как мазки превращались в гармоничные, даже безупречные солнечные пятна…
Глеб поймал себя на том, что топчется перед портретом взад и вперед.
В общем, культурология как предмет началась для Глеба в марте.
Преподаватель пространной дисциплины была молода. Более того – хороша собой. Плюс ко всему привлекательна в каком-то греховном смысле. Серое шерстяное платье выше колен, мешковатостью напоминавшее ночнушку, безответственно открывало миру в лице десятка молодых людей миниатюрные и чудесно сложенные ножки. Проводи она уроки в другое время, вышестоящие преподаватели сделали бы ей замечание.
Ее невозможно было представить на кухне в прошлогоднем халате, мешающей шумовкой фасолевое варево. Или цедящей бычок в общажном коридоре. Или в компании девок, болтающих о ценах на трусы и лифчики. Нет, все это было не для нее, казалось Глебу.
Она рассказывала про то, как, будучи студенткой, принимала участие в раскопках в Великом Новгороде. А Глеб тут же вспомнил свои тоже вроде как раскопки и горстку трофеев, которые он даже привез в Петербург. И, к своему стыду, даже не распаковывал.
Это были настоящие раскопки и настоящие трофеи. В лесах вокруг Туапсе до сих пор сохранились дольмены – каменные гробницы древних культур. Если проявить интерес к дольменам и их истории, то результат не заставит себя ждать. Дольмены готовы поделиться своим содержимым. В случае Глеба, который в одиночку облазил несколько таких гробниц, находками были ржавые наконечники стрел, дротики и какие-то превратившиеся в прах не то щитки, не то украшения. Несколько наконечников Глеб взял с собой в Питер, даже не зная зачем.
Рассказывала она долго и увлекательно. При этом проходя то и дело мимо сидевшего за первым столом Глеба, который ловил носом каждый оттенок ее чистого запаха, совсем не содержащего в себе кухонных оттенков.
Она была свежая и настоящая, как крупная дождевая капля. Звали ее Елена Борисовна. Глеб внутри
Так, как вела себя Елена Борисовна, ведет себя не вульгарность, а молодость. Ей, молодости, едва ли исполнилось двадцать пять. Лена трогала верхнюю губу языком, немного стесняясь, смеялась на замечания Глеба, перебирала пальцами подол платья. Показывая вместе с ножками безупречную осанку, боком садилась на стул.
Иногда Глебу казалось, что Елена Борисовна не носила бюстгальтер, и тогда ему трудно было дышать и он старался не покраснеть.
После пары он подошел к ней. Что-то спросил, немного замешкавшись. Начал с фразы:
– Скажите, а…
– Скажу, Глеб.
Глеб долго кивал. Потом загадочно произнес:
– Да. Я понял, спасибо. Обязательно, – и, переходя на что-то, очень напоминающее интимный шепот, произнес: – До следующей субботы…
– До следующей субботы, Глеб…
Когда он вышел в коридор, перед глазами даже поплыло. Как она была хороша, но главное – близка и горяча. Стоит только протянуть руку. Или не стоит и пытаться? Или это стоит столько, что…
До следующей субботы.
Глеб умел ждать. И откладывать на потом то, что не надо делать сейчас. И он не бросился приглашать Елену Борисовну в ресторан на несуществующие деньги, которые можно занять, а потом застрелиться от невозможности отдать этот долг. Не позвал ее бродить под плохо видными в городе, слякотными мартовскими звездами. Он дал ей остыть. Чтобы потом подогреть снова, с большей вероятностью закипания.
Неделю спустя она… заболела. Глеб разочарованно просидел всю первую пару в аудитории, играя с Корнеевым в крестики-нолики. И в каждом поставленном нолике Глеб видел себя, с отчаянием проклиная свои глупые и смешные, как ему казалось, надежды.
Вечером они с Корнеевым выпили две бутылки портвейна, к которому Слава как-то резко и с удовольствием пристрастился.
– Вот такая вот история, – закончил Глеб исповедоваться и допил вторую бутылку. В окрестностях вуза, наверное, не осталось ни одной скамейки, на которой бы не занимались легким пьянством напополам с рефлексией приятели.
– Ну и что тут плохого? – с нескрываемым удивлением спросил Корнеев.
– Да я уже такого нафантазировал про нас с Еленой Борисовной…
– И чего ты такого нафантазировал? – опять не понял Корнеев. – И вообще, мало ли что ты нафантазировал! Смешно стыдиться своих фантазий, а невысказанных – вдвойне…
Он хлопнул руками по коленкам:
– Пошли. У меня еще на пиво деньги остались.
В следующую пятницу непрогнозируемо выдали стипендию, на которую никто не рассчитывал.
Кухарский предложил пойти в кафе. Мирнов – выпить пива на скамейках. Корнеев настаивал на портвейне, и только Глеб, думая о чем-то своем, произнес:
– Нет, сегодня не могу. Давайте завтра.
Приятели, все как один, согласились. Завтра так завтра.
Глеб хмурился и молчал. Даже на вопросы Корнеева отвечал так, будто отряхивался.