Аденауэр. Отец новой Германии
Шрифт:
Берлинца (впрочем, родился он тоже в Кёльне) звали Йохан Хамшпон. Они познакомились друг с другом в 1907 году. Тогда Аденауэр был, как мы помним, помощником бургомистра, начальником налогового департамента, а Хамптон возглавлял местную электрическую компанию «Уни-он электрицитетсгезелльшафт» (УЭГ), являвшуюся филиалом известного концерна АЭГ (но должности Хамшион входил и в совет директоров АЭГ). Оба были чем-то вроде восходящих звезд в своей области. Между ними завязались тесные деловые и личные связи, не прервавшиеся и после того, как удачливый бизнесмен перешел на работу в центральный офис компании. Во всяком случае, каждый раз, когда Аденауэр приезжал в Берлин, он непременно навещал Хамшпона и даже останавливался на его вилле в'пре-стижном пригороде Ваннзее. В отличие от Аденауэра Хамшпон имел широкие международные связи
С помощью Хамшпона Аденауэр завязал полезные знакомства в еврейской общине Кёльна; через него он вышел и на Данни Хейнемана, который стал тем вторым доверенным лицом, с которым у нашего героя установились прочные и длительные отношения, вылившиеся со временем в настоящую зрелую мужскую дружбу. Хейнеман был немного старше Аденауэра, он родился в 1872 году в городке Шарлотт, штат Северная Каролина, США. Его прадед по отцовской линии был одним из представителей той многочисленной еврейской диаспоры, которая хлынула в Новый Свет с началом промышленной революции в Европе. Семья сохранила строгую приверженность канонам иудаизма; сыновья должны были жениться не просто на еврейках, а на чистокровных еврейках, каковые, как считалось, могли найтись исключительно в Германии; соответственно, невеста для будущего отца Данни была специально подобрана в еврейской общине Бремена и, так сказать, наложенным платежом доставлена жениху за океан. Первые семь лет детства Данни провел в идиллической атмосфере американской провинции, однако отец скоропостижно скончался, и мать с двумя сыновьями решила вернуться на родину.
Пройдя курс обучения в Брауншвейге и Ганновере и получив диплом инженера-электрика, Хейнеман нашел работу в кёльнской УЭГ. Его начальник — а им был как раз упомянутый Хамшпон — обратил внимание на способного и старательного сотрудника. Последовали длительные командировки, в том числе и зарубежные: Хейнеман руководил работами но переоборудованию конки на трамвай в таких городах, как Льеж и Неаполь (из германских городов можно упомянуть Кобленц). Везде и все он выполнял с блеском. В 1905 году он уходит из УЭГ и становится одним из трех первых служащих — совладельцев небольшой инвестиционной компании в Брюсселе, которую, не мудрствуя лукаво, они назвали просто «Международным финансовым обществом» (Сосьете энтернасиональ э финансьер — СОФИНА). Компания неизменно процветает, несмотря на все повороты международной жизни: когда в 1955 году Хейнеман покидает ее но достижении предельного возраста, штат насчитывает сорок тысяч человек. Это уже мощный промышленный концерн.
Хейнеман и Аденауэр быстро поладили, хотя бизнесмен отнюдь не был легким человеком в общении. Небольшого роста, кругленький, лысоватый субъект, он не скрывал своей глубочайшей антипатии к двум социальным группам — банкирам и политикам. Для Аденауэра он сделал явное исключение; того, в свою очередь, в Хейнемане привлек острый аналитический ум, отточенный в той космополитической среде, где вращался молодой бизнесмен и которую наш герой совершенно не знал. Современники отмечали в Хейнемане также «разносторонность интересов, социальную ответственность и страсть к искусству». Насколько важны были для Аденауэра именно эти последние качества, трудно сказать. Как бы то ни было, взаимная симпатия между этими двумя очень разными людьми оказалась настолько сильна, что пережила долгие годы тяжелых испытаний и неожиданных поворотов судьбы. Именно Хейнеман пришел на помощь будущему канцлеру в самый тяжелый момент его жизни. К этому мы еще вернемся.
После оккупации Бельгии немецкой армией Хейнеман оказался в сложном положений: бельгийские коллеги вполне могли рассматривать его как вражеского агента, немецкие власти — как предателя, служащего интересам врага. Коммерсант проявил гибкость, сохраняя определенную дистанцию по отношению к оккупационной администрации и в то же время не давая никаких поводов для обвинений в нелояльности империи. Вместе с Аденауэром они начали обдумывать планы превращения Кёльна в некий центр притяжения для исторически родственных народов Бельгии и Голландии. При
Между тем Кёльн, которому его молодой бургомистр отводил столь значительную роль в послевоенном европейском устройстве, в реальной обстановке последнего года войны быстро катился к упадку. Росла преступность — воровство и грабежи стали обычным явлением не только на улицах и в продуктовых лавках, но и на промышленных предприятиях. В округе весной 1918 года насчитывалось около двадцати тысяч дезертиров, многие из них были вооружены. Всерьез рассматривался вопрос о создании отрядов гражданской самообороны — не против каких-нибудь вражеских лазутчиков, а против своих собственных солдат.
21 марта началось долгожданное генеральное наступление на Западном фронте. Удар был нанесен но британским позициям между городами Сан-Квентин и Аррас в северной Франции. Поначалу немецкой пехоте, поддержанной мощным артиллерийским шквалом, удалось потеснить 3-ю и 5-ю британские армии, причем отступление последней приняло даже характер бегства. Немецкие войска вышли к верховьям Соммы, вбив клин на стыке французского и британского секторов. Дорога на Париж, казалось, была открыта. Однако развить успех Людендорфу не удалось: резервы были исчерпаны, а противник во все больших масштабах стал получать подкрепления в виде передовых частей американского экспедиционного корпуса, постепенно осваивающихся с условиями современной войны.
К середине апреля Людендорф понял, что прямой бросок на Париж невозможен. Его дальнейшие действия приняли характер лихорадочных метаний, за которыми трудно было обнаружить какой-либо продуманный план. Вначале направление главного удара было перенесено на бельгийский участок фронта, однако англичанам удалось удержать свои позиции на Иире; затем последовали атаки на французские позиции между Суассоном и Реймсом. В первые дни июня немецкие войска форсировали Марну, оказавшись поблизости от тех мест, где в сентябре 1914 года разыгралось первое крупное сражение войны. Все как бы вернулось на круги своя.
В Кёльне, как и повсюду в Германии, за военными событиями на Западном фронте следили со смешанными чувствами надежды и страха — в зависимости от того, какие слухи превалировали. Огромный поток раненых, вновь обрушившийся на кёльнские госпитали, подсказывал худшее; сами раненые не считали нужным держать при себе то, что официально считалось военной тайной, а именно тот факт, что наступление явно захлебнулось. Все это сказалось на массовых настроениях. Никто уже не верил в победу. Более того, все большее распространение стала получать точка зрения, что Германия сама виновата в возникновении военного пожара. Простые немцы постепенно начали задумываться над тем, что уже давно было ясно каждому непредвзятому наблюдателю: война возникла не из-за того, что французы, бельгийцы или англичане вторглись в Германию, а, напротив, из-за немецкого вторжения в Бельгию и затем во Францию; не немецкие города и села превращаются в щебень и пепелища, а французские и бельгийские.
8 августа началось контрнаступление британской и французской армий на участке к востоку от Амьена. Бои шли с массированным применением нового рода вооружений — танков. К началу сентября немецкая армия отступала по всему фронту: британские войска продвигались на Сомме, французские — в Шампани, приближаясь к Арденнам, американские — в секторе Мез-Аргонь. В портах западного побережья Франции непрерывно шла разгрузка транспортов, доставлявших подкрепление из Америки. К концу сентября даже Людендорф понял, что развязка неминуема. Он сообщил Гинденбургу, что шансов на победу больше нет и надо добиваться перемирия. Гинденбург обратился в Берлин с настоятельной рекомендацией кайзеру начать мирные переговоры, иначе поражение не за горами.