Адин Штейнзальц отвечает на вопросы Михаила Горелика
Шрифт:
— В романе Толкиена есть одна любопытная особенность: огромная книга, и ни разу не упоминается Бог, даже бог идиоматических выражений. Это умолчание представляется мне концептуальным. Объяснить его, должно быть, можно по-разному, но, во всяком случае, налицо скрупулезное выполнение третьей заповеди [38] .
– В литературе это пример далеко не единственный. В рассказах рабби Нахмана [39] Всевышний тоже прямо нигде не назван. Рабби Нахман объяснял, почему: во всем сущем так много Бога, что называть Его нет нужды. Вера тех, кто беспрерывно упоминает Имя Божие, — сомнительна.
38
“Не
39
Рабби Нахман из Брацлава (1772 — 1810) — основатель одного из направлений в хасидизме, оказавших существенное влияние на еврейскую мысль (в частности, на Мартина Бубера)
— Про веру — это вы говорите или рабби Нахман?
– Нет, это уже я. Но для него это было очевидно. Могу привести вам пример не только далекого от Толкиена рабби Нахмана, но и близкого ему Клайва Льюиса: он ведь тоже в своих сказках напрямую Всевышнего не называет.
— Совпадение географического вектора святости Толкиена с Библией и Талмудом — идея для меня совершенно неожиданная. Вы увидели в романе еще какие-нибудь совпадения этого ряда?
– В тексте Толкиена заложена масса образов, которые имеют соответствие в еврейских текстах. Саруман ведь, по существу, двойник Люцифера. Все знал, все понимал, располагал неограниченными возможностями для роста и вот тем не менее выбрал то, что выбрал. Печальный пример эволюции того, кто обладал некогда истинным уровнем, величием и могуществом. И чем он кончает?
Или Арагорн — образ Мессии. Он сын и внук царя, но об этом никто не догадывается. Он воюет со злом, но его подлинное величие до времени скрыто. Сокрушив империю зла, он устанавливает во всем мире мессианское царство. А Гендальф очень напоминает пророка Илью: столь же суров и вездесущ.
И все-таки они, как и многие другие герои “Властелина колец”, описаны достаточно схематично, они равны самим себе, в них нет сложности и внутренней динамики. Иное дело хоббиты. Они самые человечные и нормальные. Они “недомерки”: трусы, обжоры, болтуны, лентяи — одним словом, обыватели, вовсе не расположенные ни к подвигам, ни к святости. Но вот наступает час испытаний, и недомерки оказываются истинно высокими. Одна из магистральных идей романа: судьба мира зависит именно от них, а не от сильных и великих. Эту же идею вы можете найти в хасидском фольклоре, где многократно утверждается значимость обывателя, важность самого обыкновенного человека.
— У Честертона то же самое, но только он, в отличие от Толкиена, не нуждался в эвфемизме “хоббиты” — он прямо называет вещи своими именами.
– Ну так он писал в другом жанре. А вообще, вера в простых людей — английская традиция. Немецкое изобретение — вера в гениев..
Снимающий границы Интернет
Адин Штейнзальц отвечает на вопросы Михаила Горелика
Пафос традиционного общества — утверждение границ. Пафос современного мира — их ликвидация.
Адин Штейнзальц отвечает на вопросы Михаила Горелика
— Мне хотелось бы предложить вам для обсуждения какую-нибудь тему, максимально далекую от еврейских религиозных проблем.
– Пожалуйста, но я не уверен, что вам это удастся.
— Почему?
— Видите ли, с точки зрения иудаизма мир со всем, что в нем есть, дан человеку для освоения и размышления. Поэтому любой предмет, любое явление заслуживает религиозного осмысления.
— Ну, а скажем, интернет он тоже заслуживает?
–
— Что вы имеете в виду, говоря «границы»?
– Я говорю о границах в самом широком смысле, то есть не только о границах между государствами, хотя и о них, разумеется, тоже (они-то для Интернета абсолютно проницаемы). Я говорю о границах, запретах, ограничениях, разделениях и разграничениях в целом. Например, для греков в древности была очень важна культурная граница между эллинами и варварами. В традиционных обществах существует четкая граница между «можно», «нужно» и «нельзя». В разных культурах эти понятия могут иметь разные наполнения, но сам феномен один и тот же. В чем главный пафос Интернета? В кардинальном снятии границ. А если взглянуть чуть шире, это ведь важное самоопределение современного мира в целом: абсолютная открытость и снятие всех границ, полное их упразднение за ненадобностью. Речь идет не о каких-то изживших себя, утративших свой смысл границах, а о границах вообще, границах как таковых.
Проблема в том, что, когда открытость, казалось бы, достигает максимума, она порождает проблему границ на новом уровне.
— Вы могли бы привести какой-нибудь пример?
– Да сколько угодно! Не так давно в США было проведено исследование интеллекта различных этнических групп. В результате исследователи пришли к выводу, что IQ (принятый в науке коэффициент интеллекта) у афро-американцев ниже, чем у других обследованных групп. Результаты этой работы отказались печатать все издания, куда исследователи обращались. Причем, что интересно, никто не ставил под вопрос метод исследования, никто не ставил под вопрос научную корректность. Но просто, оказывается, существуют определенные границы того, что можно говорить и печатать, а что ни при каких условиях нельзя.
— Само слово «афро-американец» свидетельство границ корректности, которых не так давно вообще не существовало.
– Ну да, конечно. Забавно, что аббревиатура «РС» обозначает и персональный компьютер, и политическую корректность. Так вот РС в смысле политической корректности входит в явное противоречие со свободой слова, которая в принципе никакой политической корректностью ограничена быть не должна. Или пример совсем из другой области: существуют ли границы искусства, и если да, каковы они? Как-то в музее мне попался на глаза концептуальный экспонат, который представлял собой размещенные в пространстве предметы нижнего белья. Произведение называлось: «Вечность». Дело совсем не в том, что у меня несколько иное представление о вечности, а в том, кого выставлять в музее: в ситуации отсутствия критериев каждый может претендовать на то, что он художник. Я мог бы привести еще массу примеров, но принципиально они ничего нового не прибавят. Мир без границ противостоит миру с границами. Можно задать вопрос: какой из них лучше? Но на него нет объективного ответа: ответ зависит от выбора отвечающего: в каком мире он хочет жить. Это связано не с политикой, но с общим восприятием мира и жизни. Мир находится сейчас в поисках новых границ, новых парадигм: старые уже перестали удовлетворять людей, а новые еще не найдены.
— А как быть с религиозным осмыслением то, с чего вы начали?
– «Новое», «старое» эти слова сами по себе достаточно неопределенны, они нуждаются в уточнении. Новое относительно чего? Относительно чего-то уже существующего, ставшего привычным и само собой разумеющимся? Но в таком случае «новые» парадигмы могут на самом деле оказаться очень старыми. С другой стороны, то, что представляется многим старым, может содержать неисчерпаемый потенциал новизны.