Адмирал Колчак. Жизнь, подвиг, память
Шрифт:
«После неоднократного и очень внимательного изучения положения в России правительство Соединенных штатов пришло к вполне определенному и твердому выводу, что военная интервенция в России могла бы лишь способствовать происходящим в этой стране печальным волнениям, а не устранить их, скорее повредить России, чем помочь ей, и не принесла бы пользы для выполнения нашего основного плана, т. е. для достижения победы над Германией. Ввиду этого правительство Соединенных штатов не может принять участия в такой интервенции или принципиально одобрить ее… Интервенция не избавит русский народ от переживаемых им бед, и его ресурсы уйдут на поддержание иностранных войск, а не на создание своих армий. В связи с этими обстоятельствами правительство Соединенных штатов считает, что военные действия в России допустимы только для того, чтобы помочь чехо-словакам консолидировать свои силы и вступить в успешное сотрудничество с родственными им славянами, а также для того, чтобы упрочить
«Внимательно прочитав этот документ и усвоив политическую линию Америки, я лег спать», – вспоминает генерал Грэвс, нам же остается только подивиться крепости нервов и проницательности американского военачальника. Более адекватно оценивает меморандум современный английский автор: «Эти туманные фразы почти бессмысленны. Какие русские? Самооборона от кого? И кроме всего прочего, какое отношение имеет помощь чехам “начать успешное сотрудничество с братьями-славянами” (против некоторых из коих они отчаянно сражались уже несколько недель) к победе в войне с Германией?» И вполне серьезно и правдоподобно звучит диалог, напечатанный осенью 1918 года в филадельфийской газете, скорее всего, в качестве фельетона:
«Вопрос: Для чего мы находимся в Сибири?
Ответ: Мы в Сибири для того, чтобы помогать чехам.
В[опрос]. – А! так вот в чем дело! Хорошо. Как я вас понимаю, мы, значит, пойдем на Уральский фронт и обрушимся на большевиков.
О[твет]. – Ни в коем случае! Мы ничего не предпримем в этом роде.
В[опрос]. – Но почему нет? Разве мы здесь не для того, чтобы помогать чехам?
О[твет]. – Да, для этого. Но мы не должны вмешиваться в русские дела. И вы понимаете – большевики ведь русские.
В[опрос]. – Но разве американские войска не сражаются с большевиками в Архангельске? и разве там большевики не русские?
О[твет]. – Да, они тоже русские, но все же есть большая разница. В Архангельске нет ничего. Там только сражаются. Там нет дел, в которые можно было бы вмешаться. А здесь, здесь гибель дел, в которые можно вмешаться, и мы должны быть очень осторожны, чтобы не вмешаться в эти дела. Я надеюсь, вы меня понимаете?
В[опрос]. – Возможно, что я туп – но я не понимаю. Разве мы не вмешиваемся в русские дела, занимая ряд русских городов и возясь по Сибирской железной дороге?
О[твет]. – Что за дикая идея! Совсем не вмешиваемся.
В[опрос]. – Тогда, может быть, вы объясните, каким же образом мы помогаем чехам?
О[твет]. – С удовольствием. Мы помогаем чехам просто тем, что находимся здесь.
В[опрос]. – Тогда почему же чехи продолжают настаивать, чтобы мы сражались вместе с ними, и выражают все больше и больше неудовольствия, что мы им не помогаем?
О[твет]. – Это происходит просто-напросто потому, что чехи не понимают нашей политики.
В[опрос]. – Но разве наша политика не состоит в том, чтобы помогать чехам?
О[твет]. – Нет, наша политика совсем не в этом, а в невмешательстве в русские дела.
В[опрос]. – Значит, мы здесь не для того, чтобы помогать чехам, а для невмешательства в русские дела?
О[твет]. – Не совсем так…
В[опрос]. – Тогда почему мы не уезжаем домой?
О[твет]. – Потому что правительство не хочет, чтобы мы ехали домой.
В[опрос]. – Но почему же правительство не хочет, чтобы мы вернулись?
О[твет]. – Очень просто – потому что правительство хочет, чтобы мы оставались здесь и помогали бы чехам!»
Но если бы все ограничивалось дипломатическим туманом и его юмористическими истолкованиями, это было бы еще полбеды. На самом же деле американские политики и подчинявшиеся им военные имели в своей деятельности два мощных побудительных стимула: догматичный демократизм (не зря в марте 1918 года президент Вильсон телеграфировал в Москву 4-му Чрезвычайному всероссийскому съезду Советов: «Население Соединенных штатов всей душой на стороне русского народа в его попытках навсегда освободиться от монархического правительства и стать хозяином своей судьбы») и боязнь, что Япония усилит свои позиции в Тихоокеанском регионе. Соответственно генерал Грэвс не допустил участия своего контингента в войне и впоследствии откровенно писал об этом. Что же касается японцев – американское командование, конечно, не могло бороться с ними открыто, и тем сильнее были его злоба и желание повредить тем, кто считался «японскими ставленниками», – Атаманам Семенову и Калмыкову.
Грэвс не колеблется утверждать: «Солдаты Семенова и Калмыкова, находясь под защитой японских войск, наводняли страну подобно диким животным, убивали и грабили народ…»; «трудно представить, чтобы в эпоху современной цивилизации мог существовать человек, подобный Калмыкову»; «Семенов учредил нечто, называвшееся “станциями смерти” (нигде в дальнейшем смысл этого словосочетания не раскрывается. – А.К.), и открыто хвастался, что не может ночью уснуть, если не убьет кого-нибудь в течение дня», – и подобные высказывания на протяжении десятилетий цитировались как объективный обвинительный акт против дальневосточных Атаманов. Однако общая степень достоверности
«Освободившись от гнета совдепии, Уссурийское казачье войско, твердо стоящее на страже упрочения русской государственности, неоднократно в течение года наталкивалось на новую непонятную преграду в деле борьбы за русскую государственность – на американские кольты и штыки, предшествуемые работой так называемых американских солдат, наличие коих неоднократно обнаруживалось в рядах красных банд…
Произвол американского эшелона [126] , имевший место в городе Имане 6 сентября сего [1919] года, выразившийся в насилии над учреждениями, железнодорожными служащими и “пленении” – воровстве трех казаков, вызвал мобилизацию по собственному почину двух ближайших поселков, и только искренне дружеское вмешательство японского командования, взявшего разрешение вопроса на себя, предотвратило сигнал к общему восстанию казаков. Как основной боец Уссурийского войска за возрождение Родины на Далекой Окраине, я не могу не понимать того удара в спину, которым явится вооруженный конфликт казаков с американцами, но, затративши все свои силы на святое дело борьбы за родину, отвечая перед самим собою и вверившим мне свои судьбы Уссурийским войском, отвечая морально перед русским народом и Правительством за допущение произвольного поругания русского имени жидами-эмигрантами, снимая с себя ответственность за минус общему делу – я, как активный борец за дорогую мне мать-Россию, как избранник Уссурийского казачьего войска, нераздельного члена тесной казачьей семьи, спасающей и возрождающей единую Великую Россию, заявляю: дальнейшего произвола американцев не потерплю и прошу во имя скорейшего закрепления государственности и порядка, во имя чести и достоинства и без того поруганной России, во имя благополучной работы на благо общего дела, вверенного мне Войсковым Кругом Уссурийского войска, поставить американцев в рамки “торжественной” их декларации и, если возможно, вовсе избавить Уссурийский край от разлагающего нашу государственность на Востоке их пребывания».
126
Всюду в цитате – курсив первоисточника.
Выспренность и многословие Атамана могут возбудить сомнения в его искренности и достоверности излагаемых фактов, однако существует и немало других свидетельств, подтверждающих правоту Калмыкова. Посмотрим хотя бы на телеграммы Сукина в Париж: «… Нежелание американских войск вступать в борьбу с большевиками делает непонятным их дальнейшее здесь пребывание. Правда, отказ подавлять восстания ими зачастую мотивируется отсутствием будто бы чисто большевистских выступлений, вместо которых они усматривают “народные волнения”. Однако задача поддержания порядка, казалось бы, требует подавления всякого мятежа. С другой стороны… падение дисциплины в американских отрядах и развивающиеся чувства взаимного недоброжелательства к русским создают натянутость, которая оценивается нами как явление, вредящее нашим политическим отношениям с Америкой» (18 апреля 1919 года); «Верховный Правитель указывает на невозможность оставления американских войск в Сибири, поскольку последним не будет дано инструкций открыто признать большевиков общим врагом, о чем должно быть гласно заявлено без всяких недомолвок» (10 мая); «Положение становится все более натянутым. Распущенность и деморализация американских войск не оставляют сомнений…» (14 мая). Неудивительно, что когда Грэвс пожелал принять под свой контроль железную дорогу от Верхнеудинска до Байкала (со стратегическими «кругобайкальскими тоннелями»), Колчак решительно восстал против таких притязаний. Согласно дневнику Вологодского, на совещании 17 мая «И.И.Сукин высказался в том смысле, что не следует доводить дело до конфликта и лучше уступить ген[ералу] Грэвсу в его требованиях (на этом же телеграммой от 14 мая настаивал генерал Хорват. – А.К.). Но Верх[овный] Правитель остался непреклонен, считая, во-первых, такое требование американцев унижением национального достоинства русских, а с другой стороны, опасаясь, что американские войска в районе своей охраны будут только культивировать большевизм, что они пытались делать уже во Владивостоке». Примерно в эти же дни была составлена сводка данных о деятельности американцев, которая пестрит вопиющими фактами: