Адмирал Ушаков ("Боярин Российского флота")
Шрифт:
И так плохо и эдак плохо, а что-то делать надо!
— Какое же примем решение? — после долгой паузы спросил Макаров.
Сенявин походил еще немного и ответил:
— Торопиться не надо, подождем. Во всяком случае, мы должны сделать все, чтобы уберечь эскадру от гибели.
9
Уже более года находился Ушаков в отставке, а чувство покоя, чувство смирения со своим положением не приходило. Он все еще жил в смутной мятежности, в ожидании чего-то обязательного, долженствующего дать новый поворот в его жизни.
В обратной дороге он находился без малого месяц, измучился. И все ж, когда добрался до Алексеевки, а приехал поздно вечером, он вместо опочивальни пошел в рабочий кабинет, потребовав к себе газеты, поступившие за время его отсутствия. Темниковская глушь не смогла унять в нем тягу к печатному слову газет.
Прежде всего он стал искать сообщений о судьбе эскадры Сенявина. Но таковых не оказалось. Газеты умалчивали также о переговорах с Турцией после заключенного с нею перемирия. Зато много писалось о сражениях со шведскими войсками.
Война со Швецией началась через полгода после Тильзитского мира и, как догадывался Ушаков, не без подстрекательства со стороны Наполеона, желавшего отколоть Швецию от Англии, с которой та находилась в союзе. На первых порах русским войскам сопутствовали одни только успехи. Имея превосходство в силах, они заняли ряд городов, почти всю территорию Финляндии, Аландские острова, а также остров Готланд. Но потом шведы, получив подкрепление, остановили русских и даже заставили их отступить. Шведский флот вернул Готланд и Аландские острова.
Известия о неудачах русских на море вызвали в Ушакове досаду. Даже человеку, плохо сведущему в военном деле, нетрудно было понять, что неудачи эти могли произойти только из-за неактивности русских военно-морских сил. Имей на своей стороне сильный флот, армия, несомненно, смогла бы удержать за собой захваченные острова. Но в Петербурге на флот не рассчитывали, там надеялись только на инфантерию. "В сильном флоте… ни надобности, ни пользы не предвидится…" — вспомнились Ушакову строки из доклада царского комитета по образованию флота. Вспыхнув гневом, отбросил газеты.
— Дураки!.. Какие же там тупицы!..
Он лег поздно и, хотя был очень измучен, долго не мог заснуть. Думал о Российском флоте, о равнодушных к его судьбе сановниках, взявшихся по поручению императора «разработать» меры "к извлечению флота из настоящего мнимого его существования к приведению оного в подлинное бытие". И хватило же кому-то бесстыдства написать "мнимого существования!". Можно подумать, что флота Российского до этого не существовало вовсе — не было Гангута, Чесмена, Калиакрии, не было Корфу…
"Дураки! Дураки!" — ворочаясь в постели, мысленно ругал он Мордвинова, фон Дезина, Траверсе и им подобных бездарностей, по воле императора сделавшихся вершителями судеб Российского флота.
После возвращения из Севастополя Ушаков оставался в Алексеевке, никуда более не выезжал, не показывался даже в Темникове и Санаксаре. Но однажды к нему пришел человек от настоятеля монастыря. В присланной записке отец Филарет
В этот день он встал рано, умылся и сразу стал собираться в дорогу. Он уже был готов идти, когда к нему вошел Федор и сказал, что к нему пришли бить челом крестьяне-ходоки.
— Откуда? Какие ходоки?..
— Аксельские. Прикажешь, батюшка, впустить или сам к ним выйдешь?
Заниматься делами крестьян, тем более чужих, у Ушакова не было ни времени, ни желания.
— Чего они хотят?
— На барина своего жалобу имеют.
— Но я же не исправник и не дворянский предводитель. Пусть в Темников идут.
— А это ты, батюшка, сам им скажи, — нахмурился Федор, недовольный раздраженностью, которая пробивалась в голосе хозяина.
Ушаков решил поговорить с крестьянами прямо на улице. Те дожидались у крыльца — четверо бородатых мужиков, одетых в одинаковые зипуны. Ушаков не успел еще сойти к ним с крыльца, как все повалились перед ним на колени.
— Зачем вы так? Встаньте, — сердито сказал Ушаков.
Крестьяне не послушались, остались на коленях, заговорив на разные голоса:
— Не оставь, кормилец! Заступись! Век молиться будем!
— Встаньте, говорю вам, — повторил он более строго. — Не встанете уйду.
Угроза подействовала, крестьяне поднялись, заголосили снова:
— Заступись, кормилец! Житья больше нету. Некому за нас более заступиться…
Ушаков приказал всем замолчать, разрешив говорить только одному, самому старшему, — тому, что был с проседью в волосах и имел на щеке буроватого цвета толстый рубец. Тот заговорил торопливо, захлебываясь, словно боялся, что адмирал вот-вот уйдет, не дослушает его до конца. Он сообщил, что все они четверо из Аксела, пришли же от всего общества искать правды на барина своего Титова, который всякие меры потерял, выжимает из мужиков последние соки. Аксельцы все до единого сидят на оброке, платят барину по шестнадцать с половиной рублей в год. Но ему мало показалось оброку, и он стал требовать с каждого тягла помимо оброка еще по барану и двадцать аршин холста. И еще требует от мужиков, чтобы они всем обществом луга ему косили-убирали, товары его на лошадях своих в Москву на рынок отвозили…
— Дыхнуть не дает, — жаловался мужик. — Нам теперь и землицей своей заниматься некогда, все на него да на него работаем.
Выслушав его до конца, Ушаков сказал, что он рад бы им помочь, но не имеет на то власти, что он в правах такой же, как и их барин, и что им, мужикам, лучше всего обратиться в Темников к уездному начальству.
— Ходили, говорили, да что толку!.. Барин уездного начальства не слушает. Он никого не слушает, он только тебя послушает. Поговори с ним, кормилец!
— Не могу я, не мое это дело!