Адмирал Ушаков ("Боярин Российского флота")
Шрифт:
Степан сказал что-то жене по-мордовски, и она ушла, низко поклонившись на прощание. Кроме слова «шумбрат», гости от нее так ничего и не услышали.
— Садитесь к столу, — после ухода жены заметно оживился Степан. — Бражечки выпейте. Брага у нас особая, — стал объяснять он Ушакову, которого видел у себя первый раз, — поза называется. У русских такая не получается.
Наполнив пенистым бурым напитком оловянную кружку, он подал ее игумену, но тот первым пить не стал, передал кружку Ушакову. Брага оказалась холодной, ядреной и приятной на вкус. После выпитой кружки Ушаков почувствовал,
— Что ты, Степан, жену говорить по-русски не научишь, — выпив свое, стал внушать хозяину игумен. — Сам вон как лопочешь, от коренного русского не отличишь, а она — ни слова.
— А куда ей? — отвечал Степан. — На людях все равно не бывает. Окромя деревни ей некуда, разве что в церковь… Так в церковь она вместе с народом ходит, а народ наш в русской церкви не обижают, понимаем там друг друга. Она там все понимает, "Отче наш" по-русски знает. Много русских слов знает, только говорить стесняется. А в церкви не стесняется.
— У всех у вас такие печи в избах? — спросил Ушаков, чтобы переменить разговор.
— Многие еще по-черному топят, по старинке. И в избах у них не так, как у меня. Могу к соседу сводить, если желаете, у него все по-старому…
Отец Филарет стал торопить на пойму: время идет, а им надо еще ловли посмотреть… Ушаков перечить ему не стал. Посмотреть, как живут крестьяне — мордва, конечно же интересно, но это можно сделать и в другой раз.
От села до самого монастырского озера тащились шагом. Тяжело приходилось лошади. Была бы дорога, а то сплошная трава — не разбежишься. Иногда на пути попадались пропитанные водой низинки, и тогда лошадь совсем выбивалась из сил. Желая дать ей облегчение, кучер и Степан каждый раз спрыгивали с тележки и шли пешком.
Озеро показалось как-то неожиданно: объехали кустарник — и тут блеснуло оно перед глазами своей тихой красой. Сравнительно неширокое, оно тянулось дугой так далеко, что другой его конец был не виден, терялся где-то за кустами.
Остановились у засохшей ветлы, у подножья которой горел костер. Худой парень, без рубахи, в одних только посконных штанах, варил что-то в ведре.
— Уха? — спросил Степан.
— Уха.
— А где рыбаки?
— Там оне, счас придут, — показал на изгиб озера парень.
В нагретом воздухе звенело от комаров. Когда ехали через пойму, их почти не было видно, а тут атаковали целыми полчищами. Ушакову пришлось наломать веток, чтобы отмахиваться, но избежать укусов было невозможно. "Удивительно, как только терпят рыболовы!" — думал он.
За изгибом озера четверо мужиков вытягивали на веревках большой бредень, пятый, в сухой одежде, стоял на берегу и подавал им советы.
— Бог в помощь, дети мои! — приветствовал их игумен.
— Бог помочь!.. — вразнобой ответили рыболовы.
В мотне бредня оказалось несколько щук и до полпуда линей и карасей.
— Мал нынче рыба, — завздыхал тот, что был в сухом. — Раньше много бывал. Тянешь бредень, он так и ходи!.. Душа замирал. Нынче мал рыба. Мор нашла, что ли…
— Кто эти люди? — тихо спросил Ушаков игумена.
— Из здешней деревни, мордва. Степанова артель.
Рыболовы сложили рыбу в
— Много наловили? — спросил Степан.
— Не идет рыба, — стали жаловаться артельцы. — Пробовали леща в Мокше взять — не идет. Пуда два в погреба на засол отвезли, да вот корзина эта… А больше нету.
Мужики принялись расстилать под солнцем бредень, чтобы быстрее просох. По всему, они не намеревались продолжать ловлю. Там, у костра, их поджидала уха, а после ухи кому захочется снова лезть в воду?
Уху ели из ведра, черпая большими деревянными ложками. Игумену и Ушакову налили в отдельное блюдо. В ухе было много дикого лука, которого хватало на этих лугах, и, наверное, поэтому она показалась Ушакову необыкновенно вкусной. Такой ухи у Федора почему-то не получалось, хотя ему и доставляли для варева вдоволь всякой рыбы, пойманной в Мокше.
После ухи игумен, Степан и еще один крестьянин пошли на другое озеро, где из-за множества коряг рыбу ловили только неретами, сплетенными из прутьев. Ушаков остался с другими мужиками. Разговорились. Были они из государственных крестьян, имели земельные наделы, а на монастырь работали потому, что получали за это деньги, которые шли на уплату податей. Без денег этих им, крестьянам, просто беда. Наделом одним не прокормишься. Земли здесь бедные, с песочком, как и в Алексеевке. Даже при хорошем урожае хлеба своего едва до масленицы хватает.
— Алексеевские крестьяне унавоживать землю стали, и вам бы надо, — сказал Ушаков.
Его совет показался собеседникам несбыточным. Конечно, если ежегодно навозить землю, она бы больше стала родить. Но кто станет унавоживать, когда землю чуть ли не каждый год переделяют: то в одном месте полоску тебе нарежут, то в другом. Кому охота на такую землю навоз везти, когда знаешь, что в следующем году она не твоя будет?.. Вот так-то и выпахивается земля, и без того уже выпаханная. У местной мордвы вся надежда на лес, на Мокшу да пойменные озера. Добычи да промыслы мордву выручают. Чтобы не умереть с голоду, здешним мужикам все приходится делать — лес валят, луб дерут, мочало мочат, смолу гонят… Мужики, что покрепче, пеньки с пчелами держат, мед добывают. Рыба — это уже само собой, без рыбы мордва не живет. Только в последние годы трудно стало с ловлями: лучшие озера монастырскими да откупными стали — не сунешься, под кнут пойдешь… Худо с рыбой стало.
Из деревни подъехала подвода за пойманной рыбой и бреднем. В эту же минуту вернулись игумен со старшим артели.
— Домой? — спросил Филарет.
— Пожалуй, пора.
Мужики поднялись, стали тушить костер и укладываться.
В Алексеевку Ушаков вернулся уже в сумерках. Поднявшись к себе, он позвал Федора, с его помощью снял сапоги и с наслаждением погрузился в мягкое кресло. Федор, не спрашивая о поездке, ждал новых приказаний.
— Вот что, друг мой, — сказал ему Ушаков, подумав. — Завтра поедешь в Темников и закажешь у купца чайную посуду персон на десять, фарфоровую, дорогую.