Адмирал Ушаков
Шрифт:
– Да, будь добр, покажи!
– Поезжайте по этой улице. Взъедете на пригорок. Улица станет спускаться вниз, к реке. В конце ее, слева, дом. Как все, мазанковый, но возле дома во дворе натянут парус.
– Спасибо, братец, – кивнул Ушаков и поехал дальше.
Стали спускаться к реке. Издалека увидали парус и самого капитана 2-го ранга Голенкина.
Гаврюша был все такой же: курчавый, опрятно одетый. Он сидел в тени паруса без мундира, в шелковой сорочке и курил трубку.
Голенкин тоже приметил Ушакова.
– Ба, Феденька! Здорово! – весело закричал он, бросаясь навстречу товарищу.
– Погоди,
– Ничего! – обнял друга Голенкин. – Иван, умываться! – крикнул он денщику. – И ты угодил в это пекло?
– Да, брат. А городок, видать, еще дрянной. До великолепного Херсонеса ему далеко!
Голенкин только махнул рукой.
Ушаков умылся, переоделся и сел под парус пить с Гаврюшей чай.
– У тебя тут уютно, как за бизань-мачтой [26] , – пошутил Федор Федорович.
26
Бизань – задняя кормовая мачта.
– Одна спасень от духоты. Ну, хвались, Федя, куда назначен?
– В адмиралтейство, командиром строящегося корабля номер четыре.
– Это шестидесятишестипушечный «Святой Павел». Его строит прибывший из Донской флотилии корабельный мастер Семен Иванович Афанасьев. А ты чем командовал на Балтийском?
– Шестидесятишестипушечный «Виктором».
– Невелика разница!
– Номер четыре строится по новым чертежам… Оказывается, наш Пашенька – на «Модоне», на моем корабле. Я на нем ровно десять лет тому назад ходил. И в Балаклаве был…
– Пока не построим новый флот, здесь все та же донская да днепровская рухлядь… Хвастать нечем, – сказал Голенкин.
– Надо строить, да поскорее. Ну а как все-таки вы тут живете, на берегах Борисфена [27] ?
– Тяжеловато. Чертов климат: зимой – собачий холод, летом – адова жарища, вечная пыль и комары. Ты, брат, приехал в самое худое время: вода спала, обнажились низменные берега. Ишь какой у нас воздух – болотом пахнет. Того и гляди, что чума еще пожалует.
27
Борисфеном греки в древности называли Днепр.
– Откуда?
– Из Турции. Она с прошлого лета уже в Тамани.
– А здесь?
– Пока еще не слыхать. Впрочем, у нас и без чумы – чума. Народ сильно мрет от лихорадок и поноса. Посчитай, сколько умерло из нашего выпуска здесь, на Азовском и Черном: Анисимов, Селифонов, Марков, Развозов, – считал Голенкин.
– Еще Венгеров и Мерлин, – подсказал Ушаков.
– Вот видишь, и без войны. А при Чесме у нас погиб всего один – Тимка Лавров.
– А как чувствует себя наш вице-адмирал?
– Федот Алексеевич? Ничего. Сейчас сам увидишь.
После чая Федор Федорович направился к вице-адмиралу. Ушаков нашел вице-адмирала Федота Алексеевича Клокачева в большом деревянном, на каменном фундаменте доме адмиралтейства. Он принял от Ушакова бумаги и усадил поговорить –
В кабинете Клокачева Федор Федорович застал какого-то капитана 1-го ранга.
Ушаков сразу увидал – это был нерусский офицер, поступивший, должно быть, к нам на службу. Он был черен. Волосы отливали синевой. Большой нос с горбинкой и черные, как маслины, глаза. По глазам видно, что дурак: их выражение баранье. Напыщенное лицо самодовольного глупца.
Клокачев познакомил их.
– Войнович, – отрекомендовался незнакомый капитан.
Узнав его фамилию, Ушаков вспомнил – о Войновиче ему рассказывали. Когда-то Марко Иванович Войнович плавал на придворной яхте. Потом командовал Каспийской флотилией. Но с ним случился конфуз: его захватил в плен персидский Ага-Мухамед-хан. И в плену Войнович пробыл целый год.
Клокачев быстро отпустил Ушакова:
– Вы устали с дороги. Отдохните денек. Выберите себе из команды корабля денщика, устройтесь, а завтра – за работу! Квартира у вас при казармах. Вашим кораблем временно командует капитан-лейтенант Антон Селевин.
Ушаков откланялся.
От адмирала он сразу же пошел на верфь к стапелю, на котором строился его корабль. Федор Федорович хотел посмотреть, как идет работа, и познакомиться со своей командой.
Подходя к адмиралтейским воротам, Ушаков издалека увидал давно знакомую – еще с воронежских лет – картину. По обеим сторонам громадных ворот толпились бабы, девки и дети. Они держали завернутые в тряпье (чтоб не остыли!) котелки и горшочки со щами и кашей.
Это семьи «чистодельцев», вольнонаемных мастеров – плотников, купоров, резчиков – принесли обед и ждут полуденной пушки. Они передадут мужьям и отцам еду, а те вынесут им в мешках щепу, которой всегда много на стройке.
Тут же толкались с лотками и кошелками бабы-торговки.
Ушаков издалека услышал обычные адмиралтейские звуки – стук кузнечных молотов, скрип блоков, треканье [28] и пение рабочих, перетаскивавших вручную тяжелую кладь.
Из калитки вышел дневальный боцман – надоело сидеть в тесной и душной каморке.
– Что вы тут, бабье-тряпье, разгуделись? – беззлобно прикрикнул он на шумевшую толпу.
– Сам ты – тряпье, сальная пакля!
– С нока-рея сорвался, что ли? – понеслось в ответ.
28
Трекать – тянуть что-либо вяло, с припевами, со счетом.
Боцман стоял, смеясь над этим потревоженным муравейником.
– Пожалуйте, ваше высокоблагородие! – распахнул он перед Ушаковым калитку.
Антоша Селевин непритворно обрадовался старому товарищу. Он и в капитан-лейтенантском чине, как и в гардемаринском, был такой же «Се-не-левин»: маленький, угреватый, невзрачный.
– Наконец-то изволили пожаловать, Феденька! – говорил он, обнимая Ушакова. – Заждался я тебя. Меня давно в Таганроге прам ждет. Лучше там командовать прамом, чем в этой пыльной дыре фрегатом! Ну, ваше высокоблагородие, извольте принимать свою посудину!