Адония

Шервуд Том

Древний герб

Едва только экипаж остановился, барон, выкликнув из дома кого-то из слуг, послал за кузнецом. Затем повёл гостей в дом. Монах тут же устало плюхнулся в кресло, а его воспитанница, часто-часто моргая, не отрываясь, лупила глазки на роскошное, со знанием дела выполненное убранство. Юное лицо её выражало неподдельное восхищение.

– Не желаете ли осмотреть дом, мисс Эстэр? – взволнованным мальчишеским тенорком предложил Гаррет.

– С удовольствием! – Эстэр быстро сделала книксен.

– А для вас, падре, –

сообщил барон Люпусу, – лучшая гостевая комната, где вы можете прилечь, а также двое исполнительных слуг, которые, пока готовится обед, принесут вам и вина, и лёгких закусок!

Люпус, осенив его начертанным в воздухе крестом, отправился за почтительно кланяющимся слугой. Барон, неотразимо галантно предложив гостье руку, повлёк её в поход по своим владениям.

Высокая, почти на полголовы выше самого барона, юная гостья была неподражаемо искренна в своём восхищении. Иногда она, встретив блистающую нашитым золотом портьеру или заморскую диковинку вроде высокого лакового ларца с двигающимися внутри него куколками, указующим жестом выбрасывала свободную руку вперёд, и тогда её грудь как бы случайно касалась его плеча. Тогда у барона перехватывало дыхание. Тогда грохот собственного сердца оглушал его. Тогда он обмирал от нежности и восторга.

Обошли весь дом, и посетили ровный, с невысокой зелёной травкой, дворик для чаепитий. Здесь топтался, грузно переваливаясь с ноги на ногу, вызванный бароном кузнец, и барон, рассыпаясь в извинениях, оставил спутницу – на минутку, чтобы распорядиться о доставке и ремонте их дорожной кареты («если починишь раньше, чем через два дня – повешу, как беглого каторжника!!»).

– А что там, за двориком? – поинтересовалась Эстэр, издалека ещё протягивая руку к руке возвращающегося к ней барона.

– Там начинается собственно ферма, – алея румянцем, поспешно удовлетворял её любопытство взволнованный Гаррет.

Прошли и на ферму.

– Вот, – указывал Гаррет, – загоны для овечек. Вот – крытые загоны, там они содержатся, если во время стрижки пойдёт дождь. Шерсть должна быть сухой! Вот – поилки…

– А это что такое? – рука Эстэр указала на ряд невысоких деревянных станков-полуклеток.

– А, это для стрижки! Сюда, мисс Эстэр, видите ли, заводят овечку, вот сбоку сидит стригаль, вот сюда отбрасывается шерсть… Чик – чик – чик! И – следующая овечка.

– Ох! А как овечки заходят сюда? Ох, милый барон, покажите!

Гаррет, страдальчески сдвинув брови, оглянулся – не приведи Господь – увидит кто-либо из слуг, и, встав на четвереньки, полез в стригальный станок. Эстэр, неудержимо смеясь, наклонилась и быстро чмокнула его в щёку. А затем, когда ставший совсем уж малиновым Гаррет освободился из деревянной клетки, она, так же встав на четвереньки, полезла туда и сама! Влезла и, подняв сияющее лицо, звонко крикнула:

– Му-у!

Гаррет, заливисто хохоча, хлопая себя ладошками по острым коленям, выдавливал:

– Ов… ца… Так не… кри… чит!

– А как же кричит овца? – смеялась из клетки Эстэр.

– Йе-е-е! – перегибался в поясе плачущий от хохота Гаррет.

В

дом они вернулись много лет знающими друг друга друзьями.

Ужинали в роскошной обеденной зале, втроём. Гаррет рассказывал о своей родословной. В конце рассказа он, сделав многозначительную паузу, встал из-за стола и подошёл к стене, завешенной золочёной портьерой. Он сдвинул портьеру в сторону, и гостям открылся построенный из резного дерева щит, на котором, в центре образованного алыми лентами поля, красовался привставший на задние ноги единорог. Люпус вполголоса стал читать по-латыни надписи, желтеющие на лентах, а Эстэр обрадованно узнала:

– Это единорог!

– Да, мисс Эстэр! – Гаррет задрал подбородок. – О, если бы вы были хоть немного сведущи в геральдике! Вы бы знали, какой древний дворянский род имеет в своём гербе единорога! Род Гарретов!..

– А он большой, этот род? – наивно поинтересовалась Эстэр. – Сколько у вас родственников, мистер Гаррет?

Барон, печально склонив к плечу голову, вернулся и сел за стол.

– Из всех Гарретов, – трагическим голосом произнёс он, – остался лишь я.

– О, как печально! – воскликнула Эстэр, затуманив глаза лёгкой слезой. – Совсем-совсем один?

– Падре! – вдруг горячо заговорил барон, обращаясь ко всё ещё бормочущему латинские девизы Люпусу. – Позвольте предъявить вам то, что неудержимо бушует в моей груди! Умоляю, внемлите, святой отец: с одной стороны есть я, потомок гордого дворянского рода, образованный, мудрый, и весьма обеспеченный человек, у которого нет наследника. С другой стороны – ваша воспитанница, мисс Эстэр, создание неземной красоты, у которой нет родителей. И если бы мы соединились – не прекрасным ли и мудрым было бы это событием, – и перед Создателем, и перед людьми? Про-ошу, про-ошу у вас, святой отец, руки вашей воспитанницы! Мисс Эстэр! Станьте моей законной супругой!

– Ах, патер! – вдруг воскликнула, обращаясь к монаху, его воспитанница. – Ах, я согласна!

И, вспыхнув, сдерживаясь, чтобы не расхохотаться, поспешно опустила раскрасневшееся лицо и прикрыла его дрожащими пальцами.

Посольские танцы

Единорог строго смотрел своим нарисованным глазом со стены комнаты, служившей барону спальней. Утомлённый, измученный волнением предшествующих дней Джордж, сжимая руку Эстэр, сбивчиво говорил:

– Я приказал перенести его сюда, ты не возражаешь? Я хочу, чтобы геральдика нашей династии осеняла таинство зарождения маленького Гаррета, продолжателя рода.

– Конечно, не возражаю, – отвечала Эстэр. – Вы такой умный, мой дорогой!

Внизу, в главном зале, ещё шумело свадебное застолье. Даже священник, соединивший сегодня их сердца, набравшись вина, громко пел песни. Ему весело вторили гости – друзья и соседи молодожёна.

Вдруг Эстэр, ойкнув, прижалась к супругу: в углу спальни что-то заскрипело.

– Часы! – гордо указал в угол барон.

Скрип прекратился, и его сменил мелодичный звон невидимого колокольца. Пробило одиннадцать.