Адриан. Золотой полдень
Шрифт:
Это было так необычно! Ларций, не смея выйти и спросить, откуда вдруг такая прыть, во все глаза следил за ними. Один из императорских рабов, ворвавшихся к префекту и бесцеремонно осмотревший все помещения на вилле, объяснил — август приказал «назначенным людям» обследовать территорию.
— Вообрази, префект, как в такой момент можно оставаться в стороне, ведь через три дня начнется поход.
Ларций Лонг от удивления открыл рот — что творится на белом свете! Последний раб знает, когда начнется война, а он, начальник императорской конницы, остается в неведении.
Весь день, прогуливаясь, Лонг с презрением
Даже святилище Аполлона не избежало наглого и дотошного осмотра. В этом чрезмерном, лихорадочном усердии было что-то отвратительное, какая-то насмешка над здравым смыслом и, как ни горько говорить об этом, над самим императором, когда-то признавшимся ему, что вся деятельность правителя, конкретное, ежедневное исполнение им своих обязанностей, должна сводиться к постоянному, пусть и малозаметному улучшению нравов подданных.
Неуемное рвение придворных невольно подтолкнуло Лонга к несъедобной, с привкусом святотатства мысли — может, война не самый лучший способ привить толпе склонность к добродетели?
Он с гневом отогнал от себя подобное кощунственное сомнение.
Примчавшийся, набегавшийся на свежем воздухе, Таупата с восторгом объявил, что на конюшне все, даже пригревшиеся при дворцовой кухне нищие, только и твердят, что некоторые важные сановники, прежде всего, «сам» Ликорма, попали в немилость. Никто из возниц, кучеров, конюхов и носильщиков — лектикариев, правда, не верит, что опала продлится долго — вольноотпущенник настолько прочно прирос к императору, что сама мысль о том, что кто-то другой возглавит государственную канцелярию, казалась совершенно нелепой, тем более что против Ликормы не было выдвинуто никаких обвинений. Ему просто отказано сопровождать императора в поход на Гатру.
— Значит, дата выступления уже определена?
— Да, господин. В точности через три дня.
Лонг многозначительно хмыкнул и поинтересовался, кого же еще возницы и конюхи считают лишенным милостей?
— Тебя, господин!
Ларций даже привстал с кресла.
— Ты… думай, что говоришь!
— Зачем, господин, мне думать. Задуматься стоит тебе, иначе, утверждают на конюшне, может случиться непоправимое.
Лонг сдержал гнев.
— Что значит «непоправимое»?
— Кое-кто на конюшне утверждает, что тебя могут бросить в темницу или в цепях отправить в Рим для разбирательства.
— Куда?!
— В Рим, в столицу, — пожал плечами Таупата.
Ларций прикрыл глаза ладонью, затем не выдержал и рассмеялся. Хохотал долго — даже когда встал и начал расхаживать по комнате, время от времени прыскал.
Наконец совладал с собой и спросил.
— По какой же причине я попал в немилость? — спросил он.
— Посыльной госпожи Матидии утверждает, что ты связан с христианами.
Заявление было настолько оскорбительным, что Лонг онемел от гнева, однако затевать выволочку рабу не стал.
Успокоившись, поинтересовался.
— Почему
— Покушение на нас, — снисходительно объяснил Таупата, — это, по общему мнению, всего лишь видимость. Говорят, мы просто не поделили Лалагу.
— Кто это мы? — грозно спросил префект.
— Ты, я и еще какой-то Епифаний. Он, оказывается, старейшина какой-то секты. Очень могущественный разбойник! Что там конюшня, господин! — воскликнул мальчишка. — Два квестора, прибывших из Рима с грузом золота — помните, мы с ними плыли в Азию, — вслух назвали мое имя! — восхищенно воскликнул Таупата. — Милостью императрицы я стал знаменит. Я тоже соучастник! Пусть теперь, — он погрозил кулаком, — кое-кто попробует отказать мне в любовной утехе.
— Никогда больше не вздумай повторять подобную глупость! — вышел из себя хозяин. — Ступай!
Вечером посыльной доставил Лонгу приказ — день на сборы и утром следующего дня командующий конницей Корнелий Лонг должен отправиться в лагерь панцирных сарматов и там принять командование над сборным корпусом и вспомогательными конными отрядами, набранными в провинциях.
Утром, в день отъезда, Лонг простился с Тимофеей, сдал ее людям Адриана — они появились ровно за полчаса до намеченного срока. Женщина проводила его, уже сидевшего на Снежном, до ворот виллы. Там Ларций остановил коня — видно, заметил какой-то непорядок со сбруей, а может, соринка попала к глаз. Он поправил уздечку, глянул сверху на прижавшуюся щекой к его сапогу женщину, на пробор, разделивший ее прекрасные, чуть свивающиеся в локоны волосы. Вид тончайшей, нежнейшей полоски кожи увлажнил глаза префекту.
Тимофея подняла голову.
Лонг откашлялся, помедлил, потом пообещал.
— Я позабочусь о тебе в Риме.
С тем и отправился в путь.
Глава 11
В начале апреля римские легионы пришли в движение. В тот же день союзные арабы совершили набег на малочисленное племя, сохранявшее верность Хосрою, и угнали у них косяк отборных лошадей. Мужчины из пострадавшего племени бросились в погоню и неожиданно наткнулись на крепкий заслон. Они дали знать соседям, те подняли вооруженных мужчин и устремились на похитителей. В течение нескольких дней вражда разделила все арабские племен в Сирийской пустыне. Скоро из Гатры выдвинулся крупный отряд арабской и парфянской конницы, еще зимой переброшенный Хосроем на помощь крепости в виду ее неизбежного штурма.
Как только лазутчики донесли, что войско вышло из крепости, римские легионы ускорили ход и начали занимать заранее намеченные пункты, разбросанные по Северной Месопотамии. Первым делом Траян наглухо перекрыл переправы через Тигр, за которым в неделе пути стоял с войском Хосрой… Три легиона заняли позиции на высотах вблизи Гатры. Вспомогательные части, а также конница во главе с Лонгом преградили неприятельским арабам доступ к источникам воды и скудным пастбищам. Римская военная мысль и на этот раз оказалась на высоте — покинувшее стены крепости вражеское войско оказалось в ловушке. Стратегический маневр, спланированный Траяном, заставил врага разделить силы и резко ослабил гарнизон Гатры. Окруженное войско бросалось то в одну, то в другую сторону, однако римляне с арабскими союзниками настойчиво и непреклонно сжимали кольцо.