Адская бездна. Бог располагает

Дюма-отец Александр

Астролог вслед за девушкой поднялся по ступеням крыльца, и через минуту она уже усадила его перед ярко пылавшим камином в салоне, обставленном весьма просто, но с большим вкусом.

– Грейтесь, друг мой, – сказала она, – а я тем временем вдоволь насмотрюсь на вас. Как мило, что вы уступили моему детскому капризу и явились сюда в этом костюме, чтобы показать мне его! Он суров и величав, да и сидит на вас чудесно. Ну же, встаньте на минуту.

Астролог с улыбкой поднялся.

– Спасибо, – поблагодарила его девушка. – Этот наряд прямо создан для вашего высокого роста. А белая борода и серебряный парик придают какую-то

непонятную ласковость вашему строгому лицу, которое меня иногда даже немножко пугает. Вы сейчас похожи на тот образ отца, что я себе рисую…

– Не надо! – воскликнул астролог.

Восхищенный взгляд, каким он смотрел на это прекрасное дитя, внезапно погас, мрачная тень пробежала по лицу, и он резким, почти грубым жестом сорвал с себя парик и накладную бороду.

Девушка была права: со своими черными волосами он выглядел моложе, но они делали его лицо более жестким: что-то властное, неумолимое сквозило в чертах этого человека, способного внушить страх отнюдь не только такому ребенку.

Мило склонив голову, она вздохнула с упреком:

– Ну, почему вы не хотите быть мне отцом? Разве не лучше было бы, если бы у меня был отец? Или вы желаете, чтобы я всю жизнь оставалась круглой сиротой, без отца и матери? А вы сами, неужели вы не хотите, чтобы я вас любила?

– Я? Я не хочу, чтобы вы любили меня? – вскричал астролог, и удивительное выражение страстной нежности засветилось в его глазах.

– Ну вот! А если вы этого хотите, подумайте сами, как бы я могла любить вас, будучи вашей дочерью! Разве есть на свете привязанность глубже и нежнее, чем дочерняя? Я и мечтать бы не могла о большем счастье.

– Какое вы чистое и возвышенное создание, Фредерика! И вы меня любите, не правда ли?

– Всем сердцем! – с жаром отвечала девушка.

Но, говоря так, она не бросилась ему на шею, а он даже не прикоснулся губами к ее лбу.

Он снова присел у огня, а девушка опустилась на скамеечку подле него.

– Вы голодны? – спросила она.

Он отрицательно покачал головой. Но она продолжала:

– Тогда вы, должно быть, скорее устали. Хотите поспать? Не позвать ли госпожу Трихтер, вам же, наверное, что-нибудь нужно? Теперь, когда я посмотрела на вас, не избавиться ли вам от этого костюма? А праздник… он был великолепен, да?

– Вам, Фредерика, верно, хотелось бы самой там побывать?

– Пожалуй, – вздохнула она. – Я ведь еще так мало видела. Но я знаю, это невозможно. Будьте покойны, я вполне примирилась со своей судьбой.

– Бедное дитя, это правда, до сих пор на вашу долю не выпадало ни праздников, ни развлечений, – он пристально посмотрел на нее. – Признайтесь-ка мне, Фредерика, скажите без утайки: нет ли у вас каких-нибудь особенных желаний?

– Бог мой, да решительно никаких! – сказала девушка. – Мне бы хотелось иметь семью, чтобы больше любить, быть богатой, чтобы чаще помогать людям, стать ученой, чтобы лучше все понимать. Но и такая, как есть – сирота, бедная и невежественная, – я все равно счастлива.

– Фредерика, – произнес астролог, – я хочу, чтобы у вас было все, чего вы желаете. Хочу, чтобы вы стояли над всем и над всеми. Так и будет, я это вам обещаю. О! Чтобы удовлетворить самое меньшее из ваших желаний, я готов весь мир перевернуть. В вас воплотилась моя вера, моя сила, моя добродетель. Вы единственное человеческое существо, к которому я питаю уважение. Мне, прежде знавшему лишь величие презрения,

благодаря вам открылись иные чувства, странные и возвышенные. Я люблю вас, я в вас верю, как другие верят в Бога.

– Ох, не надо так говорить о Боге! – воскликнула она, с мольбой складывая руки.

– Отчего же? – возразил он. – Разве так уж грешно, вместо того чтобы по примеру священников тщетно поклоняться его наивным символам, почитать Творца в прекраснейшем из его созданий? Так ли я не прав, если, видя перед собой душу, чье совершенство безупречно, не требую ничего еще более возвышенного? Моя ли вина, если я верю, что в образе красоты, невинности, любви прозреваю Бога?

– Простите, мой друг, – сказала Фредерика, – но это совсем не похоже на ту веру, какой меня учили.

– Стало быть, – заметил астролог не без легкой горечи, – между предрассудками суеверной старой няньки вроде госпожи Трихтер и убеждениями человека, проведшего жизнь в размышлениях и поисках истины, вы выбираете нерассуждающую веру безмозглой старухи?

– Я не выбираю, – отвечала девушка просто. – Я повинуюсь чутью, которое дал мне Бог. Вы сильный, вы не боитесь верить в гений и волю человека. Но мне-то с моим темным умом и смиренным сердцем как можно обойтись без Господа?

Астролог встал.

– Дитя мое, – мягко проговорил он, – вы вольны верить во все что угодно. Вспомните: я ведь никогда не навязывал вам ни каких-либо верований, ни чувств. Но знайте, – вдруг с силой вырвалось у него, – пока я жив, вам не потребуется ничья помощь, ни земная, ни небесная. Вам никто не нужен: у вас есть я.

Заметив, что она, по-видимому изумленная этой кощунственной речью, хотя и не понявшая ни ее святотатства, ни ее величия, смотрит на него, он продолжал:

– Перед вами человек, который, прежде чем заняться вашей судьбой, успел совершить уже кое-что, притом немало; однако теперь, когда от меня зависит не только моя собственная участь, силы мои возросли стократно. О да, дитя, я хочу, чтобы вы были счастливы. А когда у меня есть цель, я иду к ней и не останавливаюсь, пока ее не достигну. Глядя на меня, можно подумать, будто я загубил свою жизнь, ведь мне под сорок, а у меня нет ни состояния, ни положения в обществе. Но будьте уверены: основание здания уже заложено и скоро все оно поднимется словно из-под земли. Сокровища, что обогатят вас, уже собраны мною. Я хорошо потрудился! Для вас я могу совершить невозможное. Вы увидите, что значит иметь у себя на службе непреклонную волю того, кто верит в безграничность свободы человека. Во мне никогда не было мелочной щепетильности, но смолоду я поддавался власти жалких предрассудков самолюбия, мальчишеской суетности, нелепого упрямства. Ради вас я пожертвую всем, для начала – собственным тщеславием. Если потребуется, я буду пресмыкаться – я! Ибо знаю, что способен добыть ваше счастье даже ценой своего позора.

– О! – выдохнула Фредерика, едва ли не напуганная такой преданностью.

– Уже сегодня, – продолжал он, – я заложу краеугольный камень вашего будущего состояния. Теперь я жду, когда мне будет назначена решающая встреча…

Он замолк на мгновение, глядя на Фредерику с невыразимой нежностью, потом пробормотал:

– У вас будет все, о да, все.

И вдруг, словно опасаясь, не слишком ли много сказано им, он резко переменил тон:

– Однако мне надо бы немного передохнуть. Госпожа Доротея! – громко позвал он.