Адская бездна. Бог располагает
Шрифт:
С другой стороны, г-н Самуил Гельб – единственный друг графа фон Эбербаха, он, возможно, что-то знает, при необходимости он сможет вмешаться.
Ему одному под силу все разъяснить и предотвратить несчастье.
Тут-то он и поехал в Менильмонтан. Именно тогда Самуил, спрятавшись и запершись в мансарде, велел слуге сказать, что его нет дома, и Лотарио оставил ему записку, где рассказывал о приключившейся с ним беде и заклинал верного друга, как только он вернется, тотчас поспешить к его дяде или соблаговолить приехать в
Снова сев в карету, Лотарио испытал приступ глубокой подавленности. Что если г-н Самуил Гельб не вернется? А он не вернется. Ведь если это и произойдет, он явится домой к обеду. Будет уже слишком поздно.
К кому же теперь бежать, кого звать на помощь? Фредерику? Но это бы значило рисковать столкнуться с графом фон Эбербахом, да еще все бы выглядело так, будто он вновь пренебрегает его запретом. Хотя у него не было ни малейших доказательств, инстинкт подсказывал Лотарио, что эта ужасная ссора произошла, несомненно, из-за нее. Она была причиной несчастья, но предотвратить его не в ее силах.
Итак, у Лотарио никого больше не осталось… Хотя нет, есть ведь еще…
Олимпия!
Да, действительно, как это он не вспомнил о ней раньше? Разве Олимпия не заставила его дать обещание, что, если когда-нибудь он окажется в какой бы то ни было опасности, он тотчас предупредит ее?
Не говорила ли она, будто в ее власти уладить с графом фон Эбербахом все что угодно и, если только ее известят вовремя, она спасет Лотарио от любой катастрофы, которая могла бы стрястись с ним по воле его дяди?
Возможно, она заблуждалась, преувеличивала свое влияние на графа фон Эбербаха. Но в том безвыходном положении, в каком находился Лотарио, это не смущало его: он не мог пренебрегать даже малым шансом.
К тому же Олимпия говорила все это так проникновенно, с такой убежденностью, что на миг он и сам уверовал в ее всемогущество. Теперь же, когда она стала его последней надеждой, у него были куда более веские основания верить ей.
Итак, он остановил своего кучера и велел ехать на набережную Сен-Поль.
Было чуть более часа дня, когда он попросил слугу доложить певице о его приходе.
Когда он вошел, Олимпия с первого взгляда была поражена его удрученной физиономией.
– Что случилось? Что с вами? – бросилась она ему навстречу.
– Вы меня просили ничего от вас не скрывать…
– Ну?.. – нетерпеливо перебила она.
– Ну, со мной случилась большая беда.
– Говорите же скорее! Что именно? – побледнела она.
– Да вот… – начал Лотарио.
И запинаясь от горя и стыда, он поведал ей о публичном оскорблении, нанесенном ему его дядей.
Пораженная, Олимпия выслушала его, не говоря ни слова.
Когда он кончил, она спросила:
– И вы не догадываетесь о причине гнева вашего дяди?
– Не имею ни малейшего представления, –
– О! – прошептала Олимпия. – За всем этим стоит Самуил Гельб.
– Господин Самуил Гельб ничего против нас не имел.
– Дездемона и Кассио невинны, – отвечала певица, – и все же Отелло, наслушавшись речей Яго, решается их убить. Говорила же я вам, что этому человеку нельзя верить!
– За что ему на меня сердиться? – недоумевал Лотарио.
– Злые не нуждаются в особых причинах, чтобы ненавидеть. Им хватает собственной злобы. К тому же вы отняли у него женщину, которую он любил.
– Я ее не отнимал, он сам мне ее уступил. Если его приводила в ярость мысль, что будущее Фредерики принадлежит мне, у него было самое простое средство этого избежать: оставить ее себе.
– Иногда люди, уступив, начинают после жалеть о своей щедрости. Впрочем, возможно, что у него были свои резоны, которые нам неизвестны. Я не берусь объяснять вам, как ткутся адские тенета. Но вот что: я знаю его и знаю графа фон Эбербаха. Могу вам поручиться, что в перчатке, ударившей вас по лицу, была рука Самуила Гельба!
Перед такой непреклонной убежденностью Лотарио заколебался.
– Верьте мне, – настаивала она. – Есть факты, о которых я не хочу вам рассказывать, хотя они бы вас убедили. Однако сейчас самое важное – не узнать, откуда идет удар, а отразить его. Получив письмо дяди, вы что-нибудь успели предпринять?
Лотарио рассказал о своем визите в Менильмонтан, о записке, которую он там оставил.
– Значит, это о нем вы подумали прежде всего! – вскричала она. – А, пускай! Сейчас не до обвинений и упреков. Но время у нас еще есть. Не тревожьтесь. Я благодарна вам за то, что вы пришли. Я спасу вас. И графа фон Эбербаха тоже. Вас я люблю как сына, его… возможно, он скоро узнает, как я его люблю.
– Спасибо, сударыня, спасибо.
– Ах! – продолжала она. – Спасение вас обоих мне дорого обойдется, но как я ни бежала от этой жертвы, на которую собиралась пойти лишь в случае крайней необходимости, я исполню это, даже если бы мне пришлось умереть.
– О сударыня! – воскликнул Лотарио. – Я бы все же не хотел, чтобы мое спасение было оплачено такой ценой.
– Предоставьте мне действовать, дитя. И предоставьте действовать Господу, чей промысел скрыт во всем этом. Мы все уладим, вот увидите. Как вы сказали: в котором часу граф фон Эбербах назначил вам встречу у моста в Сен-Дени?