Адские гнезда: Дуэт Гильденстерна и Родригеса

Бреусенко-Кузнецов Александр Анатольевич

Кухня Флореса — это преимущественно толстяк Финьес; ибо кого бы ещё, как не старого знакомца по крейсеру «Антарес», подозрительный правитель Нового Бабилона пригласил бы к себе в повара?

А уж Финьес на Эр-Мангали раскрылся как эталон болтуна, большой любитель интриг и сплетен, который всегда в курсе свежих новостей. Надо полагать, и Флорес его слушает. Вот как следует с поваром потолковать — тут глядишь, и визит к мрачному типу Рабену отпадёт за ненадобностью. Если выяснится, что Олаф и Кай и в самом деле в Бабилон не возвращались, тем лучше. А если вернулись,

то и тогда: через кого, как не через повара доведёшь до Флореса своё особое мнение?

Бенито шагнул на пышущую жаром кухню из неприметной двери в уголке. Тучный Финьес как раз колдовал у печей в противоположной оконечности продолговатого кухонного помещения. Так у посетителя оказалось в запасе несколько мгновений. Достаточно, чтобы осмотреться, принюхаться и расположиться к этому кулинарному мирку, где на плите стояло пять здоровенных кастрюль, в трёх из которых закипали абсолютно разные первые блюда. Да, искренне расположиться ко всей дорогущей горе съестного, производимой тут, а ни в коем случае не испугаться и не вознегодовать. Не поддаться естественным реакциям, типичным для рядового жителя Эр-Мангали, питающегося, в основном, от тошнотворных щедрот шкафов Оломэ.

— Будь здоров, Финьес! — воскликнул Бенито тотчас, как смог полюбить первые блюда во всём их расточительном многообразии, а вместе с ними и рагу, которое прежде и дальше других рассылало призывные запахи, и рис с овощами на сковороде, и чан с компотом из лесных ягод, скромно остывавший в сторонке. — Клянусь моей лётной специальностью, этой стряпнёй можно накормить целую планету!

— О! Коммодор Родригес! — просиял повар.

Между прочим, применил ироническое обращение, некогда выдуманное Флоресом. Ишь, «коммодор»… В этом слове уважение к способностям Бенито неуловимо мешаются с указанием на неумолимость судьбы. Кому никогда уже не стать коммодором, так это Родригесу. Пусть даже и достало бы трудолюбия и таланта, но его крейсер уже улетел.

— Я и не заметил, как ты вошёл, — обращаясь к посетителю, Финьес ухитрялся не отвлекаться от груды нарезанных овощей, которые прижаривал в широченной сковороде. — Ты прав, дорогой друг, заказов у меня выше крыши, всякому любезно получить обед из дворца Флореса. Потому мои блюда теперь поступают не только всем, кто живёт во дворце, но и абсолютно всей Башне Учёных, а кроме того в одно из поселковых кафе… Представляешь, они его так и назвали: «От Финьеса». Это же слава, чужак побери! Финьес на Эр-Мангали теперь не простой повар, а самый лучший!

Слава лучшего кулинара планеты, почти поголовно питающейся от ксенотехнологии «шкафов Оломэ»? Да это выглядит насмешкой почище «коммодора Родригеса». Но Бенито легко отставил неуместный сарказм и протянул с едва ли не искренней завистью:

— Вынужден признать, таки здорово быть настолько востребованным… — Финьес поклонился с шутовской церемонностью. — А всё отчего? Правильный выбор профессии. Повара всем нужны, да, Финьес? А пилоты, как оказалось, мало кому, — в последней фразе Бенито неожиданно для себя выразил куда более глубокую печаль, чем собирался показать Финьесу. Казалось

бы, уж давно пора похоронить навеки того наивного пилота в себе, но нет: просыпается, злится, грустит, канючит…

Но нет худа без добра. Финьес перестал хвастаться, сделался задумчив.

— «Мало кому»? — повар заговорил уже с откровенной иронией, что Родригесу, разумеется, на руку, как и всякая искренность собеседника. — Эх, дорогой друг, сколько самообольщения в нашей с тобой самокритике, коли вслушаться в слова. Один стесняется произнести слово «никому», хотя и петуху в супе ясно: на Эр-Мангали нет и не будет для него корабля. Другой прикидывается светилом кулинарии, забывая, кто и почему его сделал поваром в новобабилонском дворце.

— Ты великий повар, пока тебе доверяет Флорес. Да?

— Даже иначе: пока он не может доверять другим. В этом, и только в этом моё поварское величие, — жёстко сказал толстяк.

— Другим поварам Флорес не поверит никогда. А вдруг отравят? — усмехнулся Родригес. — И если на то пошло, то не попасть под подозрение Флореса — тоже ведь наша собственная заслуга.

— Не совсем. Так уж случилось, мы многое совместно с ним пережили — ещё тогда, на «Антаресе», — стоял на своём толстяк. — Он видел нас в деле, видел, как облупленных, чего мы стоим…

— Как и мы его. Помнится, был старый уговор между всеми, кто выжил из экипажа: своих в меру сил поддерживать. Флорес, как честный человек, его выполнил, причём в твоём и моём отношении не просчитался. Мы сумели стать теми, кем он поручил. Но ведь могли и не суметь.

— Ой, да не скажи, всякий бы сумел…

— И Лопес? — перебил Бенито, запросто разрешая дискуссию в свою пользу. Да уж, Лопес — сильный аргумент в пользу того, что не место красит человека. Лопеса не украсило. Не успел Флорес его назначить правой своей рукой, как несчастную руку тут же разбил паралич. Парню легче повеситься на своих любимых воротах, чем выполнить ожидания шефа.

— Да, сумел бы и Лопес, — вздохнул толстяк, — но ему не хватает ума. Кстати, — он поспешил увести разговор подальше, — ты не голоден?

Родригес, однако, зашёл на кухню не поесть, а поговорить. О чём? Для начала о человеческих способностях. О том, чего Лопесу не достало, а у Финьеса да Бенито ровно столько, сколько патрону и требовалось.

Убедившись, что Родригеса супом не корми — дай покрасоваться востребованными способностями, Финьес покорно спросил, в чём он видит залог своего успеха в службе безопасности колонии.

Ответил Бенито загадочно:

— Я развил в себе ценные навыки дознавателя. Скажем, запоминать всё сказанное и к словам цепляться.

— Например? — усмехнулся Финьес. — К чьим словам?

— Да хоть к твоим собственным. Ты, коли я чего не прослушал, не так давно говорил, будто кормишь «абсолютно» всю Башню Учёных.

Финьесу, чтобы вспомнить то место в разговоре, пришлось будто физически перенестись в недавнее прошлое, либо перемотку включить на допотопных плёночных устройствах памяти. Но вот в глазах толстяка блеснул не чаянный уже огонёк припоминания.