Адвокат дьявола
Шрифт:
Мередит приблизился к железным воротам виллы, прошел мимо них, все дальше и дальше в гору, к месту расстрела Джакомо Нероне, маленькому плато, где старая олива стояла, как крест, черная тень на фоне белой луны. Подойдя к давно засохшему дереву, он опустил сверток с бумагами на землю и с гулко бьющимся сердцем прислонился к стволу, чувствуя кожей шершавость коры. Поднял руки, положив их на узловатые ветви.
Джакомо Нероне стоял точно так же, но привязанный к дереву и с полоской черной ткани поверх глаз. Теперь наступил черед Блейза Мередита, сухого чиновника из Дворца конгрегации. Его тело застыло, лицо окаменело, пока он собирался с силами, чтобы
– …Возьми меня, о Господи! Сделай из меня, что пожелаешь… чудо или посмешище! Но отдай мне мальчика… ради его отца!
И все, конец! Человек вверил себя в руки своего создателя. Пора домой. В постель, но не для сна. Время его истекало. А до утра предстояло прочесть бумаги Джакомо Нероне и написать письмо Аурелио, епископу Валенты.
ГЛАВА 14
Блейза Мередита, законника, записи Нероне во многом разочаровали. Они практически не касались жизни Джакомо, его деяний и смерти в Джимелло Миноре.
То, что нашел в них Альдо Мейер, – мучительное просветление, путь к человеку, которого он знал когда-то, сначала ненавидел, а потом полюбил, – иначе виделось адвокату дьявола.
Блейз Мередит читал писания сотни святых и давно сжился с их муками, откровениями, страстными излияниями чувств. В них легко прослеживался переход от очищения к просветлению, а от просветления – к непосредственному слиянию с Богом в молитве. Теперь он искал ортодоксальность, соответствие догмам церкви, как искал бы то же самое каждый следователь и эксперт после представления первичных доказательств на суд епископа.
Для биографа, драматурга, проповедника главное – индивидуальность человека. Его причуды, странности, выдающиеся способности. Но для церкви, для теологов и инквизиторов выражающих ее интересы, важность заключалась в другом – увидеть в кандидате в святые христианина, определить, сколь полно он соответствует прототипу – самому Христу.
И той ночью Блейз Мередит углубился в беспристрастное анатомирование лежащих перед ним записей. Но даже он не смог избежать влияния автора – живой человек рвался с пожелтевших листов, исписанных уверенным мужским почерком.
Записи были разрозненными: фрагменты раздумий, оставленные на бумаге человеком, разрывающимся между исповедью и действием, стремящимся придать большую четкость своим мыслям и уяснить, что же он хочет доказать. И Мередит представил себя на его месте, поздней ночью, в маленьком каменном домишке… С болью в животе, но в полном единении с окружающим миром, накануне долгого молитвенного бдения, все более и более заменяющего сон.
И тогда записи обрели определенный ритм и целостность. И оборвались, как оборвалась жизнь человека, писавшего их, с достоинством, в спокойствии и удовлетворенности содеянным.
«…Я пишу из естественной потребности человека выразить себя, даже на чистом листе бумаги, потому что мысли мои давят на меня тяжелым грузом и я не могу переложить его на женщину, которую люблю. Она проста и великодушна. Она все выдержит, но человек должен сам расплачиваться за свои грехи и не может взять взаймы отпущение, дарованное другому…
…Родиться в лоне церкви, – я могу говорить только о своей церкви, не зная другой, – тяжкая ноша и утешение. Ноша проявляется первой. В обрядах, запрещениях и, позднее, в вере. Утешение приходит потом, когда человек начинает задавать вопросы и может получить
…Зачастую католики завидуют неверующим, а проистекает это от того, что тяжела ноша веры и начинает гнуться каркас системы. И возникает чувство, что их обманули, как возникло оно у меня. Они спрашивают, почему случайность зачатия должна превращать прелюбодеяние в грех для одного и приятное развлечение для другого. Столкнувшись с последствиями веры, они начинают сомневаться в ней самой. И некоторые отвергают ее в конце концов, как сделал я, когда окончил Оксфорд…
…Быть католиком в Англии – все равно, что идти по узкой тропе, хотя рядом лежит куда более широкая дорога. Те, кто, как и я, принадлежит к древнему роду, ведет его от Стюартов, могут ссылаться на веру, как историческое чудачество. Точно так же в других семьях относятся к пристрастиям, к женщинам, скачкам, азартным играм. Но, когда наступает кризис, этого недостаточно. Рано или поздно приходится возвращаться к первому постулату веры. Отвергая его, теряешь дорогу…
…Я заблудился давным-давно, хотя и не подозревал об этом. Без веры человек свободен, и поначалу это приятное чувство. Молчит совесть, нет никаких ограничений, кроме общепринятых законов, а они достаточно гибки, чтобы в большинстве случаев не мешать делать то, что хочется. И только позднее подступает ужас. Человек свободен, но свободен в хаосе, необъясненном и необъяснимом мире. Свободен в пустыне, где нет другого пути, кроме как вовнутрь к самому себе. И нет у тебя прочной основы, кроме маленького осколка собственной гордости, который есть ничто и покоится ни на чем… Я задумываюсь, вот я есть. Но кто я? Случайное стечение обстоятельств, ничем не обусловленных…
…Я долго пытался понять, почему же дезертировал из армии. Я не придавал своему поступку моральной значимости. Действие клятвы верности стране обрывается обращением к Богу. Но в моем случае никакого Бога не было. Если я решил рискнуть свободой и репутацией и нарушить закон, что вело к серьезному наказанию, то сделал я это по собственной воле. Хорошо, конечно, что мне удалось избежать наказания, но тогда-то я не руководствовался этими мотивами. Я действовал инстинктивно – таковой оказалась моя неадекватная реакция на поступок, противоречивший моему естеству. Но, если исходить из того, во что я верил в то время, не было у меня никакого естества. Я родился, как все, искорка, вылетевшая из горна, и, если бы эта искорка потухла, никто бы этого и не заметил. Я уже заблудился… И мог лишь углубляться в окружавшую меня тьму…
…Потом появилась Нина. Я проснулся рядом с ней, как просыпается человек при первом солнечном луче. Акт любви, как и акт веры, – полная капитуляция… И там, и тут ты отдаешь все, что имеешь. Так, во всяком случае, было и со мной. Я не могу сожалеть что полюбил Нину, потому что любовь не зависит от ее проявлений… только мое проявление любви вошло в противоречие с нравственными законами. Об этом я сожалею, в этом сознался на исповеди и молился, чтобы получить прощение. Но даже в грехе акт любви, если он наполнен любовью, осенен Богом. Его исполнение, возможно, и ошибка, но его суть не изменилась, и суть его – в созидании, общении, великолепии…