Адюльтер
Шрифт:
– Нет, это не так. Не наделен. Исцелить может только Господь.
Ладно, спорить не стану. Но ведь всегда встречаем такого, кто вдруг начинает вести себя странно – или непривычно. И всякий раз гадаем: что случилось с человеком, которого вроде бы знали так хорошо? Отчего он стал таким агрессивным? Что это? Стресс?
А на следующий день он вновь – такой, как всегда. Успокаиваемся, расслабляемся – но лишь до тех пор, пока он внезапно не выдернет у тебя ковер из-под ног в ту минуту, когда ты меньше всего этого ожидаешь. И на этот раз ты спрашиваешь себя не что
Кубинец хранит молчание. Я все еще не сумела завоевать его доверие.
Так это излечимо?
– Излечимо. Но лечить или не лечить – решает Господь.
Ну, разумеется, это я и сама знаю. Но как Он лечит?
– По-разному. Посмотрите мне в глаза.
Слушаюсь его и вскоре мне начинает казаться, что впадаю в подобие транса и не могу контролировать, куда я иду.
– Именем тех сил, что направляют меня, властью, дарованной мне свыше, я попрошу духов, оберегающих меня, чтобы разрушили жизнь твою и твоих близких, если решишь выдать меня полиции или донести в иммиграционную службу.
Он водит рукой вокруг моей головы, не дотрагиваясь до нее. Все это кажется мне настолько диким, что я хочу подняться и уйти. Но пока я соображала, кубинец уже стал прежним – не очень располагающим к себе и не очень отчужденным.
– Спрашивай. Теперь я доверяю тебе.
Я слегка напугана. Но в мои намерения не входило причинить какой-то вред этому человеку. Заказываю еще чашку чаю и объясняю кубинцу, в чем, собственно говоря, суть: врачи, у которых я якобы брала интервью, уверяют, что эффект от лечения проявится не сразу. Наш редакционный охранник, – продолжаю я, тщательно взвешивая слова, – высказался в том смысле, что Господь может использовать кубинца как канал, по которому придет избавление от моей депрессии.
– Мы сами устраиваем себе кавардак в голове. Смятение возникает внутри нас, а не приходит извне. И стоит лишь попросить помощи у духа-защитника, как он проникнет в душу и наведет в ней порядок, подобно тому, как прибирают в доме. Но никто не верит больше в таких духов. А меж тем они смотрят на нас со стороны, рвутся помочь, но их не зовут. Моя работа в том и состоит, чтобы приваживать их к тому, кто в них нуждается, и ждать, когда они сделают свое дело. Вот и все и не более.
А если предположить – чисто теоретически – что человек в один из таких периодов агрессивности разработает изощренно-хитроумный план, чтобы погубить другого. Скомпрометировать его, скажем. Испортить карьеру.
– Такое бывает сплошь и рядом.
Я сама знаю, что бывает, но вот когда эта агрессивность схлынет, когда человек вернется в нормальное состояние, его же сгрызет чувство вины. Разве нет?
– Сгрызет. Сгрызет непременно. И с течением времени это будет только ухудшать его состояние.
Значит девиз Кальвина «После тьмы – свет» – неправильный.
– Что?
Нет, ничего, не обращайте внимания. Я размышляю о монументе в парке.
– Да, есть свет в конце туннеля, если вы об этом. Но бывает порой, что человек, пройдя сквозь тьму на другую сторону, оставляет за собой неимоверные
Я предлагаю вернуться к его методу.
– Это не мой метод. Его на протяжении столетий использовали для борьбы со стрессом, депрессией, раздражительностью, тягой к самоубийству и ко многому прочему, чем человек может навредить самому себе.
О, боже мой, кажется, я нашла того, кто мне нужен. Но нужно сохранить хладнокровие.
И это можно назвать…
– Самовнушением. Введением себя в транс. Медитацией. У каждой культуры свое название для этого. Но помните только, что Швейцарское медицинское общество косо смотрит на это.
Объясняю, что занимаюсь йогой, но все равно не могу ввести себя в такое состояние, чтобы проблемы свои сперва упорядочить, а потом решить.
– Мы говорим о вас или о вашем репортаже?
О том и о другом. Я поднимаю забрало, потому что знаю: для этого человека нет секретов. Я убедилась в этом, когда он попросил посмотреть ему в глаза. Объясняю, что его стремление остаться анонимом смешно и нелепо – многие знают, что он ведет прием у себя дома, в Верье. И многие – в том числе полицейские, отвечающие за безопасность заключенных в тюрьмах, – прибегают к его услугам. Так мне сказал наш охранник.
– Труднее всего вам даются ночи, – замечает он.
Да, так и есть. А почему бы это?
– Потому что ночь – всего лишь по природе своей – способна воскресить в нас детские страхи – боязнь одиночества, ужас перед неизвестным. И если нам удается справиться с ночными фантазмами, то мы легко побеждаем и те, что возникают при свете дня. И если мы не боимся тьмы, то это лишь благодаря тому, что мы – сторонники и союзники света.
Впечатление такое, что я сижу за партой, а учитель объясняет очевидное и элементарное. А интересно, он пустит меня к себе, чтобы совершить…
– Ритуал экзорцизма?
Я не думала об этом слове, но суть верна – мне требуется именно это.
– В этом нет необходимости. Я вижу в вашей душе много тьмы, но – и много света. И в вашем случае у меня нет сомнений, что свет в конце концов одолеет.
Я готова заплакать, потому что этот человек в самом деле и непостижимым образом проник в мою душу.
– Постарайтесь как-нибудь ночью, когда не можете заснуть, поглядеть на звезды и опьяниться ощущением бесконечности. Ночь при всем своем коварстве – это еще и путь к просветлению. Подобно тому, как темный колодец хранит в глубине воду, утоляющую жажду, ночь, тайной своей приближая нас к Богу, способна скрытым во тьме огнем воспламенить душу.
Мы говорим уже часа два. Он настойчиво повторяет, что мне не надо ничего, кроме умения отпускать себя, и что даже самые сильные мои страхи беспочвенны и неосновательны. Я описываю мое желание отомстить. Он слушает молча, не перебивая, не комментируя. И по мере того, как я говорю, мне становится легче.
Кубинец предлагает выйти и прогуляться по парку. На нескольких площадках земля расчерчена черными и белыми клетками и стоят огромные пластмассовые шахматные фигуры. Кое-кто играет, несмотря на холод.